Р. Скотт Бэккер - Око Судии

Изображения. Повсюду. Ими были испещрены все поверхности, нетронутые, как свежевырытые могилы, пропитанные мраком векового одиночества. Стиль повторял оформление Обсидиановых Врат: по стенам шли полосами многоуровневые барельефные картины, внешний ряд которых составлял искусное обрамление для внутреннего, уходя вверх футов на сорок. По каменной крошке под ногами — угольно-черным завиткам с вкраплениями серого — было понятно, что барельефы высечены из цельной скалы. Целые участки камня блестели, как черное или коричневое стекло. Оказавшись между двумя движущимися источниками света, стены поистине оживали и словно бы приходили в обманчивое подобие движения.

В противоположность воротам, каменные украшения зала не подверглись выветриванию. Детальность изображений поражала глаз, от кольчуг воинов-нелюдей до волос человеческих рабов. Костяшки пальцев, покрытые шрамами. Ручьи слез на щеках у молящихся. Все было передано с маниакальной подробностью. На вкус Ахкеймиона, картины получились чересчур правдоподобными, слишком перегруженным было их скопление. Изображения не столько превозносили и живописали, сколько проникали в самую суть, так что больно было смотреть на тянущийся мимо калейдоскоп образов, на бесчисленные шествия, целые армии, прорисованные до последнего солдата, до каждой жертвы, их беззвучные сражения, от которых не доносилось ни звуков дыхания, ни лязга оружия.

Пир-Пахаль, догадался Ахкеймион. Весь зал был посвящен этой великой древней битве между нелюдьми и инхороями. Ахкеймион даже узнал основных действующих лиц: предателя Нин’джанджина и его повелителя Куъяара Кинмои, императора нелюдей. Могучего богатыря Гин’гуриму, с руками толщиной в ногу обычного человека. И инхоройского короля Силя, в доспехах, среди трупов, в окружении своих нечеловеческих соплеменников, крылатых чудовищ с уродливыми конечностями, повисшими фаллосами и черепами, растущими один из другого.

Ахкеймион чуть не споткнулся, увидев в могучих руках Силя высоко воздетое Копье-Цаплю.

— Какое оно все… — прошептала сбоку Мимара.

— Инхорои, — тихо ответил Ахкеймион. Он с недоумением думал о Келлхусе и его Великой Ордалии, об их безумном походе через пустынный Север к Голготтерату. Изображенная на стенах война не окончилась.

Десять тысяч лет горя.

— Это их память, — вслух произнес Ахкеймион. — Нелюди вырезают свое прошлое на стенах… чтобы сделать его таким же бессмертным, как свои тела.

Лица нескольких охотников повернулись к нему, одни — ожидая продолжения, другие с раздражением. Речь звучала кощунством, как злословие при свете погребального костра.

Шли дальше, все больше углубляясь в нутро горы. Несколько миль не было ни тупика, ни развилки, одни только воюющие стены, изрезанные на глубину вытянутой руки. Впереди едва проступала из темноты дорога. Позади свет от входа превратился в звездочку, одиноко мерцавшую в пространстве, заполненном абсолютной чернотой.

Потом вдруг с пугающей внезапностью из темноты возникли вторые ворота. В застоявшемся воздухе раздалось несколько удивленных восклицаний. Экспедиция запнулась и встала.

Перед ними стояли два высоченных волка, стоявшие подобно людям по обе стороны открытого портала, с глазами навыкате и высунутыми языками. Контраст был разителен. Ушла вычурность подземной дороги, сменившись более древними, тотемными представлениями. Каждый волк был три волка, или одним и тем же волком в трех различных временах. Каменные головы были высечены в трех различных положениях, а выражения на мордах символически изображали целую гамму чувств, начиная с тоски и заканчивая звериной злобой, как будто древние мастера хотели запечатлеть в одном окаменевшем мгновении все животное бытие. Основание каждой статуи кольцом огибали письмена, плотно собранные в вертикальные столбцы: пиктограммы, изящные и примитивные одновременно, похожие на памятные зарубки. Ауджа-гилкуиья, понял Ахкеймион: так называемый «первый язык», такой древний, что нелюди забыли, как читать и говорить на нем — а значит, эти ворота для нелюдей были такой же седой древностью, как для людей — Бивень. Все здесь свидетельствовало о зарождении в грубых первобытных душах понимания тонких премудростей таинства творчества…

Но восхищение угасло так же быстро, как и вспыхнуло. Ахкеймион покачнулся, у него закружилась голова, словно он слишком быстро вскочил с постели. Мимара тоже споткнулась, прижала ладони козырьком над бровями. Несколько мулов испугались, стали бить копытами и рваться с привязи. В воздухе веяла не просто боль веков. Нечто еще… отсутствие чего-то, перпендикуляр к геометрии реального, изгибающий ее прямые своим губительным притяжением. Что-то шептало из черноты между каменными зверями.

Нечто потустороннее.

Ворота заколебались в глазах у волшебника, это был не портал, а скорее дыра.

Свет, зажженный Клириком, вдруг стал прибывать, выбелив каменные стены доверху. От огромных волчьих морд в вышине поползли тени. Перед входом нелюдь обернулся, залитый ярким светом. Несколько человек рукой заслонились от сияния.

Голос гулко пророкотал в окружающей тьме.

— На колени…

Пораженные Шкуродеры глядели на него молча. Он рухнул на колени. Несколько секунд его глаза горели невидящим огнем, потом он обратил взор на стоящих вокруг него людей, и лицо его стало мрачнеть. По коже головы пошли морщины, как от боли.

— На колени! — пронзительно выкрикнул он.

Сарл хихикнул, хотя улыбка, которая разделила его острую бородку надвое, отнюдь не была шутливой.

— Клирик. Ты, это…

— Эта война сломала нам хребет! — гремел голос нечеловека. — Вот… Вот! Все Последние Рожденные, отцы и дети, собрались под медными штандартами Сиоля и его немилосердного короля. Серебряные Зубы! Наш тиран-спаситель… — Он запрокинул голову и захохотал. Слезы оставляли на его щеках две полосы. — Это наш… — Он сверкнул сросшимися зубами. — Наш триумф.

Он осел и словно целиком съежился в своих сложенных ладонях. Его сотрясали беззвучные рыдания.

Все смущенно переглянулись. В этом свете было что-то жутковатое, помимо того, что он висел над ними сам по себе, так что каждого из них окутывал блеск отдаленного сияния. Возможно, виноваты были черные стены или белые блики, отражавшиеся от полированной поверхности множества фигур, но казалось, что тени существуют сами по себе и ни с кем не связаны. Как будто каждый человек стоял в своем, особом свете своего личного утра, полдня или сумерек. То ли из-за принадлежности своей расе, то ли из-за позы, но на своем месте казался здесь только Клирик.

Лорд Косотер присел рядом с ним на корточки, положил руку на его широкую спину, что-то неслышно заговорил ему на ухо. Киампас опустил глаза в пол. Сарл озирался, шнырял глазами по сторонам, явно больше обеспокоенный этим проявлением дружеской доверительности, чем содержанием слов Клирика.