Генри Олди - Гроза в Безначалье

Тигров словно подбросило. Обрывки цепей зазвенели хрустальными колокольчиками, гневный рык прокатился по залу, гуляя меж колоннами, от подножий до резных капителей, — но бросаться на людей освобожденные звери не стали. Родившись в зверинце, они привыкли сидеть или лежать по обе стороны трона, со скукой разглядывая двуногих и твердо зная: вот сейчас закончатся все эти глупости — и слуги уведут их обратно, в зарешеченное логово, где пахнет сладостно и остро, после чего вкусно накормят.

Чего еще желать, даже если ты тигр? Впрочем, добавим: «Если ты тигр, чьи пять поколений предков рождались и умирали в зверинце!»

Они просто улеглись поудобнее на второй от подножия трона ступени — раздраженно урча, головами друг к другу.

— Иди и садись, — тихо сказал Гангея, пряча чехол с чакрами обратно за пазуху.

Щеголь прекрасно понимал, к кому обращены эти слова. Трусом он, к его чести, не был. Равно как и безумцем. Потому что пятижды пять поколений его предков честно исполняли свой долг кшатрия, но рождались они все-таки на мягком ложе, в окружении толпы повитух и мамок, да и умирали чаще всего на том же ложе, разве что повитух заменяли рыдающие дети и внуки. И учителя их не сражались в одиночку против всех.

Хорошо представляя себя на троне, щеголь плохо представлял себя в желудке у тигра. А то, что желудок принадлежал зверю редкому, можно сказать, символу удачи, сути не меняло.

Гангея подождал еще немного, потом поднялся по ступеням, перешагнул через хищников и сел на трон Лунной династии.

Правый тигр лениво приподнял морду и лизнул ногу юноши длинным шершавым языком. Сейчас, сейчас этот двуногий возьмется за цепь и отведет его домой, где окровавленная туша антилопы ждет не дождется, когда ее начнут есть…

Тигру хотелось спать. Спать сытым.

Скоро, очень скоро запишет писец-брахмачарин на пальмовых листьях, высунув от усердия язык и свернув его трубочкой:

«А Шантану-Миротворец, тот Владыка земли, наделенный безмерной отвагой, блаженствуя вместе с сыном, провел так четыре года. И, склонные к щедрости и священным обрядам, опытные в законе, преданные обетам и полные любви друг к другу, люди преуспевали тогда…»

До Великой Битвы оставался век.

И еще почти десятилетие.

…Годовалая мартышка выбралась из темного закутка, где перед тем успешно трудилась над медовой лепешкой и дюжиной фиников. Прошмыгнула между ног дружинника, скорчила озабоченную гримасу и рассыпала на полу башни горсть крошек вперемешку с липкими косточками. Дескать, угощайтесь! Милосердие и сострадание к ближнему дарует райские миры и благополучие! Ну что же вы?! Ведь от чистого сердца…

Увы, оба воина почему-то не спешили слизывать крошки с каменного пола, а Гангея — тот и вовсе неотрывно глядел вдаль.

Мартышка обиделась, меховым комочком вспрыгнула на парапет, прошлась вперевалочку по зубчатому краю, свесив хвост в бездну… И мигом оказалась на плече у наследника престола.

Полгода назад, по оплошности сторожа, в царском зверинце случился переполох. Детеныш удава-козоеда обнаружил щель в перегородке, воспользовался моментом — и оказался в павильоне обезьяньего молодняка. Почти сразу в удавчике взыграли ползучие инстинкты его рода, он трижды обвил совсем еще молоденькую мартышку и занялся привычным делом. Дико визжа, обезьянка умудрилась выцарапать мучителю глаза, затем вцепилась ему в шею, слабея, ловя воздух губастым ртом, но упрямо не разжимая хватки — и тут подоспел сторож.

Все это произошло на глазах Гангеи, который со свитой зашел в зверинец осведомиться: не разрешилась ли от бремени слониха по прозвищу Красотка?

— Не жильцы, — заметил двоюродный брат Гангеи, тот самый щеголь, что сперва отказывался пускать лесное чучело на трон, а после проникся к безвестному родичу глубоким уважением.

Поправил на голове хризолитовую диадему и подытожил, кривя тонкий рот:

— Оба.

Удавчик забился в щель, где и подох к вечеру, страдалицу-мартышку хотели добить, но наследник не позволил. Велел доставить героиню дня к себе в покои, вызвал к болящей лекаря, туго бинтовал сломанные ребра, кормил с рук — и вскоре окружающие привыкли к тому, что наследник престола везде появляется исключительно с мартышкой на плече.

Они прекрасно смотрелись: светлокожий сын Ганги, который успел изрядно заматереть за четыре года столичной жизни, обзавелся вьющейся бородкой, бычьим загривком и саженным разворотом плеч, и — юркая обезьяна с мордочкой шута и характером избалованного ребенка.

Гангея и сам плохо понимал, что заставило его выходить обезьянку. Сострадание? Уважение к отваге, к желанию биться до конца? Прихоть?.. В конце концов он махнул рукой на самокопание и назвал любимицу Кали. В честь Темной богини-убийцы, покровительницы душителей. Говорил: вряд ли среди верных слуг Кали есть хоть один герой, что пытался задушить удава! Украсил шею зверька гирляндой крохотных черепов, сделанных из слоновой кости умелым резчиком, повязал обезьянке голову малиновым платком, треугольным лоскутом шелка — именно таким пользовались жрецы-туги, когда лишали дыхания очередную жертву…

Маленькую перевозчицу и челн страсти на стремнине Ямуны он давно забыл: обилие новых впечатлений вытеснило из памяти многие эпизоды прошлого… Но острый запах зверя, исходивший от мартышки, и прозвище Кали будили в сыне Ганги легкую тоску, светлую печаль о чем-то, что можно было бы назвать отрочеством.

В такие минуты он застывал гранитным изваянием и кончиками пальцев легонько поглаживал обезьяний хвост, который свисал вниз с его плеча.

Похожим жестом Рама-с-Топором касался распушенного кончика своей косы.

Обезьянка заверещала, тыкая корявым пальцем перед собой, в сторону южных предместий, и Гангея удовлетворенно вздохнул.

— Едет, — бросил он не оборачиваясь. — Говорил же вам: надо ждать…

Предместья отлично просматривались отсюда: дома, сложенные из темно-красного кирпича на известняковом растворе, напоминали стайки попугаев-алохвостов, и сейчас правее каменных птиц курилась дымка пыли, двигаясь к Хастинапуру.

Дружинники скорбно переглянулись. Состязания лучников, после которых наследник престола обещал показать в действии «Стоны Седьмой Матери», способные временно оглушить сотню человек, — все это откладывалось на неопределенный срок.

И вскоре дружинникам пришлось громыхать подошвами сандалий по лестницам, встроенным изнутри в крепостные стены, если Гангея чему-то и не научился до сих пор, так это ходить с подобающей сану важностью.

Воротные стражи уже возились с засовами, распахивали створки настежь, кто-то бегал по мосту с плетеной корзинкой, устилая дорогу царю лепестками махрового жасмина, — словом, приготовления к встрече были в самом разгаре. И впрямь: спустя всего час с небольшим упряжки первых колесниц вступили на мост. Сам Шантану ехал следом на слоне, сидя в золоченой беседке. Грустно нахохлившись, Владыка напоминал сейчас престарелого коршуна в неволе, увидев сына, Шантану малость приободрился, даже помахал Гангее рукой… Снова сгорбился, тень набежала на лицо царя, и вся процессия без остановок проследовала дальше, по окружной дороге, носившей название «Путь Звездного Благополучия», к дворцу.