Генри Олди - Гроза в Безначалье

— Твоего разрешения вполне достаточно! — В зрачках трупа вспыхнули торжествующие огоньки, и почти сразу оба глазных яблока с треском лопнули, брызнув зловонной жижей.

Мертвец зашатался, на плиты пола с сухим стуком упали фаланги пальцев обеих рук, рассыпавшись в прах, — и то, что еще недавно было телом сотника Кичаки, бурыми лохмотьями осело наземь.

Погребальный костер упустил добычу.

На месте трупа стояла призрачная фигура, постепенно теряя человеческие очертания. Ветала. Дух жизни-в-смерти, чья пища — остаточные силы умерших, но и живым не стоит расслабляться в присутствии Живца.

Порыв зябкого ветра взметнул кучку праха, брезгливо разметал по двору… Царица поспешила освободить дорогу, и призрак скользнул к бывшему капалике, окутал его туманом — и быстро втянулся внутрь.

Тело советника зашевелилось, выползая из-под шкуры шарабхи, и встало, покачиваясь на непослушных ногах.

— Он же… не мог ходить! — выдохнула Сатьявати.

— Зато я могу! — ухмыльнулся ей в лицо Живец мертвыми губами старика. — Два тела подряд — куда там ходить, летать впору… Только недолго и невысоко! Что ж, услуга за услугу. Помнишь, старикашка говорил, что с твоей кровью не все в порядке? И попал прямо в цель, пень трухлявый! Обычно мы, вольные Веталы, плохо гуляем на привязи, с нами можно договориться — но заставить… А глотнув твоей крови, я почувствовал: вот-вот исчезну, растворюсь, как соль в воде! От человеческого сока такого не бывает. Ты — не человек, царица!

— А кто? Кто?! — Сатьявати шагнула к трупу, забыв о страхе и омерзении. — Отвечай! Ты ведь сам сказал: мертвые не лгут!

В ответ раздался издевательский смех.

— Не лгут, царица! Но иногда предпочитают помалкивать! Ты что думаешь: я, вольный Ветала, раскрыл бы тебе тайну, если бы не вышел уже из-под твоей власти?! Смешно! Давай посмеемся вместе?!

И вдруг тело лже-брахмана рухнуло на колени, поднеся сложенные ладони ко лбу.

— Пожалуй, я смогу ответить на твой вопрос, Сатьявати, — доброжелательно прозвучало за спиной царицы.

Сатьявати еще только поворачивалась, а смех Живца уже успел перейти в судорожное бульканье, труп затрясся, завыл в безнадежной тоске — словно Ветала понял что-то и сейчас пытался избежать злого рока, заранее зная результат.

Он силился заговорить, но губы свело, а горло рождало лишь надрывный вой, который раздваивался, терзал душу двойной мукой, вихрями мечась кругом царицы… Наконец труп повалился на шкуру шарабхи, скорчился плодом-выкидышем, обхватив руками живот, агония сотрясла его, и неживое стало дважды мертвым. Взгляд бывшего капалики остекленел, сухонькое тело усохло вовсе — на носилках лежал скелет, обтянутый тонкой, восковой кожей.

Вишну, Опекун Мира, опустил боевую раковину, в которую только что дул, и довольно рассмеялся.

— Ты… ты убил его? — Сатьявати с испугом разглядывала незваного гостя.

Вишну был точно таким, как статуя в центральном храме Хастинапура, таким, каким видела его она совсем недавно, глазами мертвого Кичаки.

Бог поиграл раковиной, вытряхнул изнутри брызги слюны и кивнул.

— Да, я убил мерзкого Веталу. И заодно спас достойного брахмана, которого твоя прихоть чуть было не обрекла на адские муки, — а он их ничем не заслужил!

— Чем же тогда заслужил смерть мой сын?! — царица дерзко взглянула в лицо Богу, и на миг ей опять показалось, что она видит перед собой свое собственное лицо. — И кто следующий?

— Не только мертвые не лгут, дорогая. Я — тоже. Но всему свое время. Сейчас речь не о твоем сыне и не о тех, кому предстоит умереть, — сейчас речь о тебе, моя упрямая аватара. Итак?!

Ее нашли на рассвете трое метельщиков — и смогли опознать лишь по свойственному царице аромату сандала. Чернокожая старуха с лицом, навсегда перекошенным гримасой отчаяния, лысая и морщинистая карга…

И все же она была жива.

Два дня и две ночи лучшие лекари не отходили от ее ложа, сменяя друг друга, вливая в кривой рот Сатьявати снадобья и эликсиры, растирая дряблое тело пахучими мазями, окуривая благовониями и шепча священные мантры.

На третий день царица пришла в себя. Но встать с постели смогла только через месяц. Никто, даже Грозный, не решался ее о чем-либо расспрашивать: Сатьявати билась в истерике при одном намеке на события памятной ночи. Забыла? Боялась? Скрывала?! В любом случае правды не знал никто, кроме нее самой. А может, и она не знала.

Сатьявати бродила по дворцу, словно благоухающая сандалом страшная тень, подволакивая левую ногу и опираясь на полированную клюку из царского дерева удумбара, только клюка — она клюка и есть, из чего ни сделай!

«Слабоумная!» — шептала вслед челядь. И впрямь: то она требовала от Грозного, чтобы регент неотлучно находился при ее сыне Вичитре, во главе усиленной втрое охраны. То подымала среди ночи полдворца и заставляла бежать к покоям царевича, твердя о «небесных злыднях». То с криками врывалась на заседания Совета, обвиняя невесть кого в попытке отравления Дважды Блестящего…

Когда же Гангея в очередной раз отказался спасать царевича от мнимой опасности, царица велела призвать в Хастинапур самого Раму-с-Топором: раз ученик занят, пусть учитель охраняет жизнь ее сына!

А если великий аскет откажется, то его надо привести силой!

Последняя идея только укрепила всех в уверенности: царица скорбна рассудком!

Естественно, за Парашурамой даже не стали посылать, сойдясь на усиленной охране царевича и личной опеке регента в свободное от государственных дел время.

Но вскоре Сатьявати овладела новая мания: у Вичитры должны быть дети. Наследники. А значит, мальчику нужна жена. Нет, две жены. Или даже три. Молодость сына — дело поправимое, а жен лучше заготовить заранее. Из хорошего рода и с широкими чреслами.

Старуха бродила по дворцу, грозя клюкой нерадивым телохранителям, и не замечала, что даже собственный сын старается избегать ее…

Сатьявати мечтала о внуках.

Истинно реку вам: раджа Упаричар, чье имя означает «Воздушный Странник», летел как-то в звездном пространстве на хрустальной колеснице и, пребывая в тоске по далекой супруге своей, обронил семя! Царь же подобрал его листком дерева, соображая: «Да не пропадет напрасно плод чресел моих, и да не будет напрасным у моей супруги период зачатия!» Уразумев, что время благоприятно, он, глубокий знаток Закона и Пользы, освятил семя мантрами и призвал к себе быстролетного коршуна…