Фрэнк Херберт - Еретики Дюны

И их верования.

«Будь неладна эта Одраде! Она загнала свой Орден в угол. А у них нет выбора, кроме как танцевать под дудку Одраде, и Одраде это знает!»

Откуда ей это знать? Опять этот неподконтрольный талант?

«Я не могу действовать вслепую. Я должна узнать».

Тараза выполнила хорошо знакомый ей комплекс гимнастических упражнений, чтобы вновь обрести спокойствие. Она не осмеливалась принимать важные решения в расстроенных чувствах. Помог долгий взгляд на бюст Ченоэ. Поднявшись с песьего кресла, Тараза опять подошла к своему любимому окну.

Ее часто успокаивало созерцание из окна этого пейзажа, как на протяжении дня, при движении солнца, меняются дальние виды, как происходят резкие смены хорошо регулируемой погоды планеты.

Ее укололо голодом.

«Я поем с послушницами и успокою сегодня Сестер».

По временам ей доставляло удовольствие собрать вокруг себя молодых, потрапезничать с ними. Это напоминало о вечности Бене Джессерит и наполняло Таразу новыми силами.

Мысли о непреходящести жизни восстановили равновесие Таразы. Язвительные вопросы пока отодвинулись в сторонку. Она должна взглянуть на них бесстрастным глазом.

Одраде и Тиран правы: без благородной цели мы ничто.

Не уклонишься, однако, оттого, что кардинальные решения принимаются на Ракисе той, которая заражена наследственными изъянами рода Атридесов. Одраде всегда проявляла типично атридесовскую слабость. Она явно благоволила к грешащим послушницам. Подобное благоволение может способствовать развитию личных привязанностей!

Опасных и затмевающих разум привязанностей!

Это ослабляло других, с которыми затем приходилось работать компетентным Сестрам — искореняя разболтанность, приструнивая заблуждавшихся послушниц и выправляя их слабости. Да, конечно, благодаря поведению Одраде изъяны послушниц становились явными. С этим нужно согласиться. Может быть, Одраде действовала так и умышленно.

Когда ее мысли потекли таким образом, что-то неуловимо могущественное вошло в ощущения Таразы. Ей пришлось побороть глубоко язвительное чувство одиночества. Меланхолия могла быть такой же затмевающей разум, как привязанность, или даже как любовь. Тараза и ее бдительные Сестры-Памяти приписывали такие эмоциональные всплески осознанию собственной смертности. Она была вынуждена смотреть в глаза тому факту, что однажды она станет не больше, чем набором воспоминаний чьей-то еще живущей плоти.

Памяти и случайные открытия, видела она, сделали ее уязвимой. И как раз тогда, когда ей стали нужны все возможные способности!

«Но я еще не мертва».

Тараза знала, как привести себя в чувство. И она знала последствия. После таких приступов меланхолии она всегда даже с еще большей твердостью цеплялась за свою жизнь и свои цели. Слабости Од раде, сказывавшиеся в ее поведении, были источником силы Верховной Матери.

Одраде это знала. Тараза мрачно улыбнулась, подумав об этом. Авторитет Верховной Матери над ее Сестрами всегда становился сильнее, когда она приходила в себя после меланхолии. Другие это просто замечали, но только Одраде знала о ярости.

Тараза поняла, что натолкнулась на угнетающие семена своей досады.

Благодаря нескольким случаям Одраде явно раскусила самое сокровенное в характере Верховной Матери: огромный вал ярости против того, как другие используют ее жизнь себе на пользу. Сила этой подавленной ярости была ужасна, хотя никогда не находила способа выхлестнуться наружу. Этой ярости никогда не быть залеченной. Как же она ранила! То, что Одраде это понимала, делало боль даже еще сильнее.

Такая, как эта, боль, разумеется, выполняла предписанную задачу. Обязательства Бене Джессерит развивали определенные умственные мускулы, возводя, слой за слоем, ту черствость, которую никогда нельзя открывать постороннему. Любовь — одна из самых опасных сил в нашем мироздании. Сестры обязаны защищаться от нее. Преподобная Мать никогда не может стать окончательно частной личностью, даже на службе Бене Джессерит.

«Симуляция: мы играем необходимую роль, которая спасает нас. Бене Джессерит выстоит!»

Сколько им придется пробыть в подчинении на этот раз? Еще тридцать пять сотен лет? Что ж, черт их всех подери! Это тоже будет всего лишь временным!

Тараза повернулась спиной к окну и успокаивающему виду. Она действительно пришла в себя. Ее наполнили новые силы. Их стало достаточно, чтобы преодолеть это грызущее желание, которое удерживало ее от принятия важнейшего решения.

«Я отправлюсь на Ракис».

Она не могла больше закрывать глаза на источник своего желания.

«Мне, может быть, придется сделать то, чего хочет Беллонда».

Очнувшись во тьме, Майзл Тег понял, что его тащат в парящем на суспензорах гамаке — он заметил слабое излучение окружавших его крохотных шариков.

Во рту у него был кляп, руки надежно связаны за спиной, но глаза оставались свободными.

«Значит, их не волнует, что я увижу».

Кто они такие, он сказать не мог. Подпрыгивающие движения темных теней вокруг него заставляли предположить, что они спускались по неровной поверхности. След? Подвесные носилки мягко покачивались на своих суспензорах. Он расслышал их слабое жужжание, когда отряд остановился, чтобы обсудить, как миновать трудный проход.

То и дело он видел помаргивающий свет над головой. А вскоре они подошли к освещенному месту и остановились. Он увидел единственный глоуглоб приблизительно в трех метрах над землей, подвешенный на шесте и слабо покачивавшийся под холодным ветерком. В его желтом свете он различил хижину в центре грязной вырубки, множество следов на истоптанном снегу. Он разглядел кусты и редкие деревья вокруг вырубки. Кто-то прошел мимо с более ярким ручным фонариком, свет которого скользнул по его лицу. Ни слова не говорилось, но Тег заметил руку, указывавшую на хижину. Ему редко доводилось видеть такую развалюху. Она выглядела так, словно готова рухнуть от малейшего толчка. Он спорить был готов, что крыша протекала.

И опять вся группа пришла в движение. Его понесли к хижине. В тусклом свете он разглядывал своих сопровождающих — лица, закутанные до самых глаз, рты и подбородки закрыты. Капюшоны скрывали волосы. Под безразмерными одеждами видны только самые общие движения рук и ног.