Елизавета Дворецкая - Ясень и яблоня. Книга 1: Ярость ночи

Цель казалась так близка, что Дагейда не могла усидеть на месте. Пусть сама она не может уйти с Квиттинга – у нее есть другие руки, способные протянуться в любой уголок Морского Пути.

– Скорее, Жадный! – Мигом вскочив, Дагейда с нетерпением замахала руками, подпрыгивая, в своей накидке из волчьего меха и с густой гривой длинных спутанных волос похожая на обезумевшего ежа. – Скорее, едем! На озеро Фрейра!

Лежавший «валун» бесшумно поднялся на сильные лапы и шагнул к ней; мгновенно вскарабкавшись на камень, Дагейда ловко и привычно перебралась на спину волка и вцепилась в шерсть на загривке. Словно живая молния, облитый серебряным призрачным светом волк широкими прыжками мчался с уступа на уступ вниз по склону горы – на юг, туда, где ждало маленькую ведьму ее послушное орудие. И там, куда люди верхом и пешком добирались за много дней, она на своем косматом скакуне могла оказаться в пределах одной ночи.

В Медном Лесу Дагейда могла почти все, но не могла сделать одного простого дела – войти в человеческий дом. Просторная усадьба Конунгагорд, что так гордо возвышалась на пригорке над священным озером Фрейра, древняя усадьба квиттингских конунгов, куда сегодня мог бы смело войти любой случайный гость, ей, хозяйке всего полуострова, была недоступна. Этой холодной ночью в самом начале зимы усадьба открыла ворота и даже двери, чтобы многочисленным гостям шумного пира было чем дышать, но не для Дагейды предназначалось это гостеприимство. Ее не пускали воротные столбы, покрытые старой резьбой, с вплетенными в узор рунами Альгиз и Одаль, не принимали земляные полы, исхоженные тысячами человеческих ног, отталкивали камни очагов, возле которых многие поколения людей грелись, готовили пищу, пили пиво, передавая рог по кругу, рассказывали саги и болтали о пустяках, хвастались подвигами и спорили, чинили уздечки и перемигивались с женщинами, играли в тавлеи и метали кости, учили детей и бранились – словом, делали все то, чего не могут, не умеют делать великаны. И дух тех ушедших поколений окружал человеческий дом огненной стеной, непреодолимой для ведьмы.

Нынешний хозяин усадьбы, Бергвид сын Стюрмира, еще год назад именовавший себя конунгом квиттов, но лишенный этого звания после войны с другими квиттингскими вождями, был не такой человек, чтобы закатывать пиры для всех званых и незваных. Но сегодня выдался особенный день: он провожал свою сестру, йомфру Хильду, которая перебиралась из его дома в новый, свой собственный. Те события, в которых Бергвид понес потери, для Хильды обернулись приобретением славы и почета: ей было всего шестнадцать лет, но она теперь именовалась хёвдингом Острого мыса и стала первой на памяти людей женщиной, удостоенной такой чести. Острый мыс уступал всем прочим округам и богатством, и численностью населения, он не сулил своей хозяйке роскошной жизни, но это было ее собственное владение, и Хильда чувствовала такое же счастье, как если бы ей отдали весь Квиттинг. Там ее ждал новый, только что отстроенный усилиями Бергвида дом, и они уже условились, что на праздник Середины Зимы он приедет пировать у нее в гостях.

Радуясь, что их роду, хотя и ограбленному жадными врагами, все же принадлежат теперь две из восьми квиттингских областей, Бергвид хёвдинг находился в довольно веселом расположении духа. Но йомфру Хильда сама чуть было не испортила ему веселье, когда внезапно заявила:

– Теперь, когда у меня есть собственная земля, ты, Бергвид хёвдинг, брат мой, понимаешь, что мне пора подумать о замужестве!

– Да, это правильная мысль! – согласился Бергвид.

Он редко одобрял мысли, которые рождались в любых головах, кроме его собственной, но с этим спорить не приходилось. В его положении союзники нужны были как воздух – хотя уж он-то знал, что такое человеческое вероломство и как мало стоит полагаться на самых, казалось бы, близких людей!

– Я подумаю, что здесь можно сделать, – великодушно пообещал он. – Не так-то много… Да, совсем нет на Квиттинге людей, которые годились бы в мужья моей сестре… Родство с какими не опозорит наш род… Никому в этом деле нельзя верить! – с горькой откровенностью воскликнул он и протянул свой опустевший кубок служанке, ходившей вдоль длинных столов с кувшином пива. – Я… бывает, что девушка хороша собой, знатна, уч… учтива… – Он задумался, словно не знал, какие еще бывают у женщин достоинства, потом опустил голову и грустно посмотрел в свой кубок. – А на самом деле… Предатели! – с угрюмым давлением в голосе окончил он, глядя на дно кубка, как будто в нем только что утонули эти самые предатели. И он считал, что туда им и дорога!

Бергвиду хёвдингу, которого многие из его людей по привычке все еще называли Бергвидом конунгом (против чего он отнюдь не возражал), не исполнилось тогда и тридцати лет, но выглядел он на все сорок. Высокий, костистый, с широкими, но сутулыми плечами и длинными руками, он мог быть грозным бойцом, но выглядел нескладно, особенно теперь, полупьяно развалившись на высоком почетном сиденье; было похоже, как будто из этого тела вынули скрепляющий стержень и все кости болтаются сами по себе. Продолговатое лицо его, обветренное и загорелое, тоже выглядело каким-то костлявым: скулы у него заметно выдавались, как у многих квиттов, широкий выпуклый лоб уже был прорезан тремя глубокими морщинами, черные брови срослись. Длинные темные волосы давненько не встречались с гребнем, зато на шее висело странноватое для мужчины украшение – стеклянные бусы из продолговатых зеленых бусин, какие носят хозяйки средней руки, и то больше в торговых поселениях. Правда, поверх бус блестела широкая и длинная золотая цепь, вполне подходящая сыну конунга.

Йомфру Хильда ничуть не походила на брата. Невысокая, худенькая, с мягкими чертами лица, она казалась бы еще моложе своих шестнадцати лет, если бы не задорное, самоуверенное, лукавое выражение ее хорошенького светлобрового личика. Светло-карими глазами она напоминала кюну Даллу, их с Бергвидом общую мать, а склонность к насмешкам и проказам унаследовала от своего собственного отца – и в этом состояло основное различие между ней и Бергвидом. Торжествующе хохотать над поверженным врагом, будучи достаточно погружен в «боевое безумие», он умел, но смеяться от радости – нет. Брат и сестра, они были в равной степени упрямы, но если упрямство Бергвида напоминало каменную скалу, о которую разобьются самые разумные доводы, то упрямство Хильды походило на ручеек, который неприметно обогнет любую скалу и проложит-таки путь, куда ему надо. Бергвид был неприхотлив и равнодушен к богатству, и если не брезговал грабить торговцев на морях, то больше ради необходимости содержать дружину. Хильда же очень любила роскошь, была жадна до подарков, новых платьев, чаш и кубков, тканей, украшений, поясов, ковров и всего прочего. Особенно теперь, когда ее новому дому требовалось достойное убранство.