Генри Олди - Внук Персея. Сын хромого Алкея

— Дался вам этот тронос, — буркнул Амфитрион, сдаваясь. — Ладно, остаюсь в Микенах. Но едва отец пойдет на поправку…

— Сразу сообщим!

— И скажи, чтоб пригнали сюда мой скот. Овец, коров…

— Всех?! — ужаснулся друг детства.

— Советничек! Тебя послушаешь — голым по миру пойдешь… Всех не надо. Гоните так, чтоб пристойно выглядело. И подарки из добычи отбери. Дяде, сестре, остальным… Не нахлебником же мне в Микенах сидеть!

«А ведь я позволил себя уговорить, — с опозданием сообразил Амфитрион, когда многоречивого Гия уже и след простыл. — Как отец на семейном совете. Только отца вдвоем уломали, и то с трудом… А на тебя, герой, одного Гия хватило. Ты, помнится, еще отца укорял…»

На душе было гадко. В ней, как мухи над выгребной ямой, жужжали два мудреца, донимали вопросами. «Почему все-таки Птерелай пощадил твоего отца? — зудел первый. — Ты веришь в благородство вождя телебоев? И вообще, что делали пираты близ Навплии? На единственной ладье?» Не знаю, отмахивался Амфитрион. Поди прочь! «Тогда, может быть, ты знаешь, — приставал второй, — с чьего голоса пел твой друг детства? Со своего собственного? Вряд ли. Папаша-советник надоумил? Или дядюшка Сфенел? Не лезь, племянничек, куда не надо, кукуй в Микенах! А мы тронос седалищем погреем — глядишь, прилипнем…»

У дверей ворочался Тритон: чуял раздрай.

Храпом грозил врагам.

Тонкий и мягкий ремень из кожи хорька был насквозь пропитан оливковым маслом. Сперва — набросить петлю на запястье. Теперь обмотка. Виток — на мизинец. Виток — на безымянный палец. По витку — на средний и указательный. Обмотаем ладонь — слой за слоем. И в конце закроем ремнем большой палец, пустив финальные витки опять же на запястье…

— Не туго? — спросил Амфитрион.

Старший сын Электриона сжал и разжал кулак.

— Отлично!

Шутя он нанес удар, целясь Амфитриону в глаз, повторил шутку — и, смущенный, оставил пустое занятие. Одно дело, когда твои удары не достигают цели, как говорится, «на шаг муравья». Этим можно гордиться. И совсем другое — когда мишень, не двигаясь с места, глядит на тебя с немым вопросом: что дальше?

— С кем будешь биться?

— С Горгофоном. А ты?

— Я слаб в кулачном бое, — отговорился Амфитрон. — Я буду зрителем.

— Может, судьей?

Не дожидаясь ответа, парень умчался на площадку — там его, приплясывая от нетерпения, уже ждал брат-близнец. Высоко подняв руки, бойцы закружили по утоптанному песку. Дрались Электриониды, как принято на состязаниях — целясь сопернику в голову, и никуда больше. Руки они обматывали по новой моде — только правую. Шлемами парни пренебрегли. Амфитрион быстро перестал соображать, кто из братьев Горгофон, а кто — Амфимах. Он и раньше путался в дядиных сыновьях, как ребенок в дремучем лесу. С ужасом глядя на четыре пары близнецов, награжденных вдобавок общим семейным сходством, он безнадежно гадал: Горгофон? Филоном? Номий? Нет, Номий выше, а это Еврибий… Или не Еврибий? Близнецы, подумал он. Жребий нашего рода. Приятно ли бить лицо, до мелочей сходное с твоим? Наверное, после боя подслеповатый старец — и тот без труда различит братьев. Или они — мастера ставить друг дружке одинаковые синяки?

Гимнасий, куда его привели, потрясал роскошью. Комнаты для игры в мяч и борьбы, крытые галереи для бегунов, колоннады из голубого известняка; «масленица» и «песочница» [24] Элеотесион — комната, где атлеты натирались маслом. Конистерион — комната, где умащенные борцы обсыпались мелким песком. , бани с дюжиной водостоков, украшенных мордами волков — по ним вода ближайшего ручья текла в пять бассейнов; сад с тенистыми аллеями, портики, где беседовали мудрецы, услаждая взор соперничеством гибких юношей…

«Мудрецы! — усмехнулся Амфитрион. — О-о, эти мудрецы…»

Всю дорогу, пока они шли в гимнасий, шумная орава Электрионидов упражнялась в остроумии. Спор касался жизненно важного предмета, висевшего у Амфитриона между ногами. Ночью, в мегароне, всем выпало счастье рассмотреть сей геройский предмет в подробностях. Тем не менее, впечатления разделились. Одни утверждали, что это прыщ. Другие — что копье. Ну точно, копье! Такими сражались мирмидоны [25] Мирмидоны — народ в Фессалии. В прошлом — муравьи, людьми они стали волей Зевса. , когда еще были не людьми, а муравьями. Третьи задумчиво изучали свой мизинец, сгибая палец крючком. Наконец младший предложил спросить у сестры. Женщины, мол, больше смыслят в заячьих хвостах. Амфитрион задумчиво намекнул, что готов оторвать кое-кому его додонский дуб, и сравнить размеры. Обсуждаемый предмет сразу вырос в глазах Электрионидов, и к концу пути сравнялся с Олимпом.

«Болтуны! Мой Олимп в ваши тучи…»

Ему наскучил бой. Слишком часто кто-нибудь из близнецов уходил в глухую защиту, скрыв голову предплечьями. Второй, утратив единственно возможную цель, вертелся рядом и принимал грозные позы. Амфитрион пожалел, что отказался быть судьей — гибкая палка живо намекнула бы ловкачу, что оборона — обороной, а зрители, как и боги, жаждут крови. Сидя в крепости, сражения не выиграть. Вон, ближе к саду — ишь, рубятся…

Двое юнцов, незнакомых сыну Алкея, и впрямь лупили друг дружку с превеликим усердием. Казалось, они соревнуются в том, кто ловчее использует правила в свою пользу. Делая вид, что целят в челюсть или скулу, парни искусно промахивались. Кулаки со смачным чавканьем врезались в шею, плечи, подмышку, а то и под лопатку, если соперник слишком уж размахался, подставив спину. Впрочем, это не мешало бойцам честно выколачивать дурь из молодых голов. Шлемы, на которые пошла толстая шкура вола, спасали отчасти. Амфитрион в восхищении цокнул языком — и прикинул, что на месте судьи не сумел бы поставить хитрецам в упрек ни один из промахов.

Должно быть, сказалась бессонная ночь — в юнцах ему примерещились тени недавнего прошлого. Мертвец, поселившийся в снах Амфитриона, воскрес и явился в гимнасий. Сын Алкея сощурился, вглядываясь. Ну да, вон и плечо белое… «Кто вызвался узнать все о Пелопидах? — громыхнул в сознании вопль отца. — Кто корчит из себя героя?» Амфитрион вспомнил, как в детстве, терзаемый намеками на проклятие дедушки Пелопса, изучал свое левое плечо: нет ли родовой метки — пятна цвета слоновой кости…

Плечи кулачных бойцов украшали «костяные» пятна. Ошибка исключалась: в гимнасии дрались Атрей и Фиест, сыновья Пелопса Проклятого. Беглецы от родительского гнева; братоубийцы, если молва говорила правду. Никто из микенцев не согласился бы составить пару Атрею или Фиесту — кровь, пятнавшая беглецов, требовала очищения. Сойдись с таким — бойся скверны! Сама судьба понуждала младших Пелопидов выходить из положения по-братски. Бей родича, борись с родичем, обходи родича на беговой дорожке — больше-то некого бороть и обходить!