Генри Олди - Внук Персея. Сын хромого Алкея

— Нет, — шепнула Гипподамия. — Ты не скажешь этого.

Нож она выкрала у Фиеста. Длинный, тонкий, хищный. А второй, похожий на клюв — у Атрея. У нее две руки, значит, ей нужны два ножа. Сыновья не узнают — позже она вернет мальчикам любимые ножи. Клинки, омоченные в крови дрянного нимфеныша, принесут детям удачу. А если даже и узнают — сыновья простят и поймут. Наверняка они сами уже подумывают зарезать Хрисиппа.

Просто мать успела раньше.

Клюв вцепился спящему в горло. Рука Гипподамии не дрогнула — кровь хлынула ручьем. Малыш, еще во власти сна, забился рыбой, пойманной в сеть. Тело откликнулось быстрей рассудка, сгорая от неуемной жажды жизни. И последняя судорога — это юркая рыбка нырнула в сердце. Рыбка из бронзы, с острыми зубками. Был у нимфы сын, и нет.

Дело сделано.

— Мать! Что ты натворила?

— Зачем?!

Казалось, ножи обернулись людьми. Как сыновья нашли Гипподамию, как успели к еще теплому телу сводного брата — это осталось тайной, но вот они, Атрей с Фиестом. Стоят плечом к плечу, ее мальчики, и гримаса ужаса не способна исказить прелесть их лиц.

— Ради вас, — сказала Гипподамия.

— Отец убьет тебя!

— Пусть убивает, — Гипподамия расхохоталась. Впору было поверить, что ей напророчили не гибель, а сундук золота. — Заберите ножи, мне они больше не нужны.

И пошла прочь, прекрасная, как в годы юности.

— Это сделали мы, — после долгого молчания произнес Атрей. — Ты понял?

— Да, — согласился Фиест. — Мы.

— Бери тело. Надо бросить его в колодец.

— Хорошо. Куда бежим, брат?

— В Микены.

— Хорошо, если так, — буркнул Алкей.

В голосе хромца не было особого доверия. Сказал, чтоб прервать молчание, повисшее в зале. А про себя отметил: средний брат не стал укорять Сфенела за «доверие к сплетням». Еще бы: этот слух делал из Пелопидов героев — вступились за мать, взяв вину на себя. Таких не очищать — чествовать надо!

— Вот увидишь, — развивал успех Электрион, зачерпнув вина из кратера, — они нам еще пригодятся. Времена смутные, каждое копье на счету. А настоящих героев в Арголиде, сам знаешь — раз, два… Собственно, «раз» — и все. Вон, в углу сидит, отмалчивается. Встань, герой, покажись нам.

Мрак за колонной шевельнулся, обретая вид человеческой фигуры. Четыре шага из тьмы к свету: казалось, тень восстает из глубин Аида — с каждым шагом наполняясь жизнью.

— Радуйся, Амфитрион Персеид!

— И ты радуйся, дядя…

Встав в центре светового пятна от лампад, Амфитрион отметил, что дядя приветствовал его с умыслом — не Алкида, сына Алкея, но Персеида, потомка Убийцы Горгоны. Вровень с собой поставил! Усмехнувшись хитрому повороту дел, он шутливо крутнулся на пятках — любуйтесь, не жалко! Отцова стать, без груза лет и хромоты. Таким мог бы быть Алкей в молодости, если б не проклятая болезнь. Дедов прищур — только в отличие от покойного Персея, Амфитрион глядел в глаза собеседнику, а не поверх его правого плеча. Взгляд деда был взглядом смерти. Из глаз внука смотрел опасный, уверенный в себе хищник. Кудри и борода Амфитриона в сумраке мегарона отливали черной бронзой. Поди догадайся, какого они цвета на деле: каштанового? темно-русого? Широкий боевой пояс с бляхами из меди перетягивал хитон чуть выше бедер. На мускулистых ногах вместо сандалий — воинские эмбаты. Только что из похода вернулся? Или просто привык за долгие месяцы, сросся, как со второй кожей?

— Красавец! Гордись сыном, Алкей! Один он у тебя, зато орел…

Намек микенского ванакта был прозрачней воды в горном ручье. «Твой сын, брат, в отличие от тебя, герой. Но он один. А герой не должен быть один. Случись что, не приведи Зевс — без наследников останешься. У меня же — восьмерка законных, да еще приблудыш от рабыни. И повоевать есть кому, и у троноса постоять…»

— …Персеид! — продолжал восторгаться Электрион. — Не посрамил имя деда! Случись война — возглавишь войско, племянник? Ты ведь теперь лавагет [9] Лавагет — полководец, военачальник. , верно?

— Надо будет — возглавлю, дядя.

— Достойный ответ! Добычи много взял?

— Не жалуюсь. Завтра сам увидишь.

— Завтра я возвращаюсь в Микены, — Электрион развел руками. — Если с рассветом привезут, может, и увижу. Дела, знаешь ли… Кстати, что ты думаешь насчет беглых Пелопидов?

Вопрос был задан из чистой вежливости. Мнение «героя» на державных весах значило меньше перышка.

— На войне проще, дядя. Вот ты, вот враг. А тут… У меня нет ответа.

— Ты рассудителен не по годам. Война и политика — вино и уксус. Не спешишь судить о том, в чем не уверен? Это хорошо…

— Особенно для молодого лавагета.

«Который должен знать свое место, — эхом отдалось под сводами недосказанное Сфенелом. — Воюй, племянничек. А судьбы городов оставь нам — правителям.»

— Совет закончен, — Электрион шумно поднялся с кресла. — Думаю, тебе, Алкей, не терпится обнять сына без свидетелей. Проводи-ка меня в баню, Сфенел. Всем Микены хороши, но дворцовая баня у вас, в Тиринфе…

— Душистого пара, дяди.

В дверях Сфенел обернулся.

— Весь в деда, — подмигнул он племяннику. — Говоришь мало…

— На войне болтать опасно, — согласился Амфитрион.

— Подслушают? Враги?

— Почему подслушают? Убьют.

На войну Амфитрион ушел через год после смерти Персея.

Война обреталась под боком. Юго-восток Арголиды — скалистая Орея — изнемогал, силясь не уступить тафийским пиратам острова у побережья. Сперва казалось: лошадь отмахивается хвостом от назойливых слепней. Позже — зрелый воин отгоняет детвору с мечами-деревяшками. Шло время, лошадь и воин стали достоянием прошлого. Им на смену явилось новое сравнение: вепря, матерого секача, рвет стая псов. Тафийцам кровь из носу требовалось захватить хотя бы один остров, чтобы закрепиться на нем. Их родной архипелаг лежал на дальнем западе, в Ионическом море, рядом с мысами Ахайи — клювами хищных птиц, терзающими плоть волн — и горами нищей Акарнании. Но что значат расстояния для морских бродяг, промышляющих грабежом? Тафийцы кружили вокруг Пелопоннеса, как волки, взявшие жертву в кольцо. Или, войдя в Коринфский залив, перетаскивали корабли волоком через Истм — тридцать пять стадий не крюк — и резвились в здешних водах, как у себя дома.

Тафий, предок тафийцев, прозвал свой народ телебоями — Далеко Живущими. Что ж, телебои старались изо всех сил, чтобы сменить имя на Близко Живущих. Так близко, что упаси боги от подобного соседства. Ради этого даже предка переродили заново, записав его в сыновья Посейдона и в правнуки — кого бы вы думали? — Персея Горгоноубийцы. «Правнук! — смеялся Амфитрион, узнав о новом родственничке. — Приманка для невежд! Но мудрецы — о, мудрецы знают…»

Память о болтливом рабе-педагогосе жила в нем.