Стивен Эриксон - Буря Жнеца

– Моя гостья, – промурлыкал Костяшки. – Килмандарос. Уверяю тебя, Брутен Трана, она очень любезна. Когда… отвлечена. Идем. Она рада встрече.

Они подошли, рождая гулкое эхо. Костяшки направился к низкому мраморному столу, на котором виднелась пыльная бутылка. – Любимая, – позвал он Килмандарос, – погляди, кого привел Дом!

– Выдай ему еду и вино, потом отошли восвояси, – прорычала великанша. – Я уже на пути к решению, ты, жалкий щенок.

Брутен Трана уже заметил на плитах перед Килмандарос россыпь покрытых мелкой резьбой косточек. Казалось, они лежат в беспорядке – безделушки, просыпавшиеся из чьей-то сумы – но Килмандарос хмурилась, созерцая их с сердитой сосредоточенностью.

– Решение, – повторила она.

– Как волнующе, – отозвался Костяшки, доставший откуда-то третий кубок и успевший налить янтарного вина. – Тогда всё или ничего?

– О да, как же иначе? Но ты уже задолжал мне сокровища сотни империй, милый Сетч…

– Костяшки, любовь моя.

– Милый Костяшки.

– Уверен, что это ты мне должна, Мама.

– Мой долг проживает последнее мгновение, – ответила она, потирая громадные руки. – Так близко. Ты был дураком, предложив всё или ничего.

– Ах, это моя слабость, – сказал Костяшки, подходя к Брутену Тране и передавая кубок. Подмигнул, глядя прямо в глаза. – Зерна спешат в реку. Поторопись с решением.

По возвышению ударил кулак.

– Не нервируй меня!

Эхо удара затихло очень нескоро.

Килмандарос склонилась еще сильнее, сверкнула глазами на россыпь костей: – Схема, – шепнула она. – Да, почти готова. Почти…

– Я великодушен, – сказал Костяшки. – Успокою зерна на время. Мы сможем подобающе принять гостя.

Великанша подняла голову. Лицо стало хитрым. – Великолепная идея, Костяшки. Сделай так!

Жест – и мерцающий свет стал ровным. Все как будто бы оставалось прежним… но Брутен Трана в глубине души понял, что зерна, о которых говорит Костяшки – это время, бег времени, его вечное движение. Он только что мановением руки остановил время.

По крайней мере, в комнате. Не везде, конечно же. Хотя…

Килмандарос с довольной ухмылкой распрямила спину и уставилась на Трану. – Вижу, – сказала она. – Дом знает будущее.

– Мы лишь мгновенные мысли Азата, – ответил Костяшки. – Но, хотя наше бренное существование можно метко описать словом «иллюзия», у каждого есть своя роль.

– Некоторые, – как-то рассеянно произнесла Килмандарос, – оказываются более полезными, чем другие. Этот Эдур… – она взмахнула покрытой шрамами ручищей, – имеет весьма малую ценность. Как ни суди.

– Азат видит в каждом то, чего не видим мы сами. Возможно, Мама, он видит всех.

Женщина горько хмыкнула: – Думаешь, дом отпустит меня по доброй воле? Ты наивен, Костяшки. Но даже Азат не удержит меня навечно.

– Необычно уже то, что он вообще смог задержать тебя.

Брутен Трана понял, что этот разговор течет по накатанной колее, что он поднимался уже не раз.

– Этого не случилось бы, – прошептала Килмандарос, – если бы он не предал меня…

– Ах, Мама. Я не питаю особой любви к Аномандеру Пурейку, но будем честными. Он не предавал тебя. На самом деле это ты напала на него со спины…

– Предупреждая его предательство!

– Аномандер не нарушает слова, Мама. Никогда не нарушал и никогда не нарушит.

– Расскажи это Оссерку…

– Еще один «предупреждатель» якобы неминуемого предательства.

– А Драконус?

– Он тут при чем, Мама?

Килмандарос пророкотала что-то столь низким голосом, что Брутен Трана не разобрал слов.

Костяшки сменил тему: – Наш гость Тисте Эдур ищет место Имен.

Трана вздрогнул. «Да! Правильно!» Истина, о которой он и не подозревал до сего мига, до спокойных слов Костяшек. Место Имен. Имен богов.

– Это будет нелегко, – взволновалась Килмандарос. Ее взор то и дело возвращался к россыпи костей. – Он должен помнить дом. Путь – каждый шаг – он должен помнить дом, или он заблудится навеки. Будет блуждать вместе с именами давно забытых богов.

– Его дух силен, – возразил Костяшки. Он встретил взгляд Траны, улыбнулся: – Твой дух силен. Прости меня – мы часто забываем о внешнем мире, даже когда мир вторгается к нам. Как редко такое случается…

Тисте Эдур пожал плечами. Голова кружилась. Место Имен… – Что я найду там?

– Он уже забывает, – буркнула Килмандарос.

– Путь, – отвечал Костяшки. – И больше чем путь. Когда все закончится – для тебя в том месте – ты должен вспомнить путь, Брутен Трана, и пройти по нему без крохи сомнения.

– Но, Костяшки, я всю свою жизнь иду и сомневаюсь – честно говоря, тут не «кроха», а…

– Удивительно, – бросила Килмандарос, – для потомка Скабандари.

– Я должен отпустить зерна, – внезапно заявил Костяшки. – В реку. Схема – она вновь призывает тебя, Мама…

Она выругалась на неведомом языке и скривилась, глядя на кости. – Я почти… почти… вот, так близко, что…

В комнате раздался звон колокольчика.

Кулак снова ударил по помосту; на этот раз эхо не затихло вовсе.

Уловив незаметный знак Костяшек, Трана осушил кубок и поставил его на мраморную столешницу.

«Пора уходить».

Костяшки вывел Трану в коридор. Тисте Эдур метнул последний взгляд в просторную комнату: Килмандарос уперлась руками в бедра и смотрела ему вслед. Тусклый блеск глаз – словно это две звезды, одиноко умирающие на небесной тверди. Трану окатил холод, пронизавший глубины души. Он с трудом оторвал взор и прошел за сыном Килмандарос к выходу.

На пороге помедлил, взглянув ему в лицо: – Та игра, в которую она играет… скажи, схема действительно существует?

Брови взлетели высоко: – В бросках костей? Черт меня подери, если знаю. – Он вдруг улыбнулся. – Наш род… ох, как мы любим схемы!

– Даже несуществующие?

– Они не существуют? – Улыбка стала плутовской. – Иди, Брутен Трана, и помни путь. Всегда помни путь.

Эдур спустился на дорожку. – Я буду, – пробурчал он. – Главное – найти его.

Сделав сорок шагов, он оглянулся на дом: ничего, кроме вихрей ила в беспорядочных течениях.

«Исчез. Как будто мне померещилось всё это.

Но меня же предупреждали? Что-то про путь.

Помнить…»

Он снова потерялся. Воспоминания улетели, ухваченные безжалостным током воды.

Он повернулся кругом и неуверенно двинулся – шаг за шагом – к чему-то, чего не мог ни вспомнить, ни даже вообразить. Так кончается жизнь? В эдаком безнадежном поиске, вечном квесте ради потерянной мечты?

«Помнить путь. О, Отец Тень, помнить… что-то. Хоть что-то».

На месте громадных глыб льда ныне выросли молодые деревца. Ольхи, осины, кизилы неровной опушкой окружили развалины города мекросов. За рощицей простирается поросшая травой долина; впившиеся в почву бородачи – чертополохи и улыбчивые красные маки, словно мантией, покрыли курганы, место упокоения тысяч людей.