Стивен Эриксон - Буря Жнеца

– А вот это видел?- Она вытащила меч капрала, толкнув того в грудь, чтобы быстрее освободить оружие от ножен, и ударила набалдашником рукояти по стойке. Клинок качнулся в нетвердой руке и глубоко оцарапал правое ухо Хеллиан. Она выругалась, схватилась другой рукой и тут же посмотрела на нее. Вся покрыта кровью. – Глянь, что ты со мной сделал!

– Подозреваю, я еще и заставил тебя вторгаться в империю, и в город, и…

– Не будь идиотом. Ты не так важен. Все сделали крылатые мартышки.

Вытянутое худое лицо бармена чуть скривилось, тонкая бровь чуть поднялась.

Хеллиан повернулась к капралу: – Какой это у тебя меч, дурак? А такой меч, который неправильно работает! Вот так.

– Да, сержант.

– Простите, сержант.

– Да и простите рану не зашьют. Капрал, убери меч с глаз моих.

– Слышите? Приближается, – подал голос другой солдат.

– Что? Что это должно значить, Лодкунёс?

– Э, мое имя…

– Я твое имя только что назвала!

– Ничего, сержант. Ничего не значит.

Бармен прокашлялся. – А теперь, если вы кончили браниться между собой, можете тихо уйти. Как я сказал, в нашей таверне сухой закон…

– Таверны сухими не бывают, – сказала Хеллиан.

– Не уверен, что вы поняли правильно…

– Капрал, слышал?

– Да.

– Так точно.

– Хорошо. Протащите дурака. За ноздри. Прямо под этим килем.

– За ноздри, сержант?

– Ты снова, Шмыганос?

Хеллиан смеялась, глядя, как капрал всеми четырьмя руками хватает бармена и тащит вдоль стойки. Мужичок вдруг стал совсем не таким лаконичным, как раньше. Брыкаясь и хватаясь за руки солдата, он заорал: – Стоп! Стоп!

Все замерли.

– В погребе, – пропыхтел бармен.

– Дай моему капралу направление, и притом верное, – приказала Хеллиан, удовлетворенная всем, кроме капающего уха. Но постойте! Если хоть один солдат выйдет из повиновения, она сможет сжать рану и выдавить всю кровушку прямо на него; тогда ему станет плохо, и все они будут выполнять все, что ей нужно. Сейчас ей нужно…

– Сторожите дверь.

– Сержант?

– Ты слышал меня. Сторожи дверь, и будет лучше.

– От кого? – спросил Утконос. – Поблизости…

– От капитанши, от кого еще? Наверняка следит за нами, чтоб ее.

Воспоминания, понимал теперь Икарий, не изолированы. Они не живут в отдельных, огороженных стенами помещениях разума. Наоборот, они подобны ветвям дерева или, скорее, мозаике на громадном полу – солнце освещает то один кусочек, то другой.

Он понимал также, что для остальных эти световые пятна кажутся очень яркими и крупными, они захватывают большую часть жизни и, хотя детали бывают смутными и выцветшими от времени, они складываются в практически цельную картину. Из нее рождается понимание себя.

Этого он лишен сейчас, а может быть, был лишен всегда. Схваченный когтями незнания, он подобен незрелому ребенку. Его легко использовать. Вполне возможно, во зло. Столь многие уже делали это, ибо в Икарии много силы, слишком много силы.

Но эксплуатации пришел конец. Все призывы Таралека Виида звучат тише отдаленного ветра, им не поколебать его. Гралиец будет последним опекуном Икария.

Он встал посреди улицы; все чувства обострились, потому что он понял, что знает это место, этот скромный, слабо озаренный обещанием фрагмент мозаики. Истинный свет так близок! Мера времени – с этого мгновения и только вперед. Жизнь начнется снова, и больше не будет риска потерять понимание себя.

«Мои руки потрудились здесь. В этом городе, под этим городом.

Все ожидает меня, ожидает пробуждения.

Когда я все сделаю, то начну заново. Жизнь, кусочки мозаики, которые будут укладываться в строгом порядке, одна за одной».

Итак, он устремился к двери.

Двери, ведущей к его машине.

Он шел, не обращая внимания на спешащих следом, на фигурки солдат, что сами убирались с пути. Он без всякого любопытства слышал звуки жестоких сражений, мечущегося по улицам насилия, едва отмечал разрывы, подобные грохоту молний (хотя утро выдалось тихим и безоблачным). Он проходил сквозь рассеянные тени столбов дыма, мимо горящих домов, фургонов и баррикад. Он слышал вопли и крики, но не поворачивал головы, отыскивая, откуда они исходят – хотя обыкновенно он имел обыкновение спешить на помощь страждущим. Он переступал распростертые тела.

Икарий некоторое время шел вдоль грязного от пепла канала, затем пересек его по мосту, попав в явно более старую часть города. Прошел по улице до перекрестка, свернул налево и продолжил путь.

День разгорался. Шум беспорядков доносился в этот квартал с далекого расстояния, и все же многочисленные прохожие казались ошеломленными. Никто не вел праздных бесед, только извозчики выкрикивали цены. Тягловый скот волочил нагруженные телеги. Дым мрачным предзнаменованием носился по улицам, и горожане брели сквозь его клубы, точно заблудившиеся.

Он приближался к двери. Разумеется, это не была настоящая дверь. Скорее рана, брешь. Он мог ощущать, как шевелится, пробуждаясь, ее сила, ибо как он чуял ее, так и она его.

Икарий замедлил шаг. Рана, да. Его машина ранена. Детали сдвинуты, повреждены. Прошли целые эпохи с той поры, как он построил ее, так что удивляться нечему. Будет ли она работать? Он сомневался.

«Но она моя. Я должен ее исправить, невзирая на цену.

Я получу дар. Я получу его».

Он снова ускорил шаг.

Дом, что скрывал один из узлов машины, рассыпался руинами. Никто не пытался исправить разрушения. Только один человек стоял рядом.

Икарий не сразу понял, что узнает этого человека. Он был на кораблях, и прозвище его Таксилианин.

Когда Икарий подошел близко, Таксилианин – глаза его были странно сияющими – поклонился и сделал шаг назад. – Итак, Икарий, – произнес он, – это твой день.

«Мой день? Да, мой первый день».

Хищник жизней обратился лицом к развалинам.

Сейчас где-то внутри разгоралось сияние; столбы света вырывались между обвалившихся балок и досок, копьями пробивали кирпич и камень. Сияние нарастало, и весь мир, казалось, трепещет от его мощи. Но нет, это не видимость – здания стонут и содрогаются. Слышится треск, хлопают, словно под ударами ветра, ставни.

Икарий сделал еще шаг и вытащил кинжал.

Внизу зазвучал гром, мостовые заплясали. Поднялись тучи пыли. Где-то вдалеке начали рушиться здания, как будто некие их части пробудились и пришли в неумолимое движение, пытаясь вернуться к изначальной схеме расположения.

Новые громы. Здания взорвались.

Взметнулись в небо колонны праха.

Белое сияние всё поднималось, сочилось снизу – что-то среднее между жидкостью и огнем – плескалось, брызгало. Копья и лучи пронизали воздух, окружив руины, выйдя на улицы, ластясь к Икарию; а он глубоко, наискось провел лезвием кинжала по руке, потом по второй, плотно перехватив оружие кровавой ладонью.