Стивен Эриксон - Пыль Снов

— Мы жрем маслянистую магию? — возмутился Корабб. — Звучит погано. Никогда больше тварей в рот не возьму.

— Тогда скоро голодным будешь, — сказал Наоборот, схвативший одну из крыс за спину. Две другие попытались ее оттащить, но в разных направлениях. — Там миллионы этих тварей. Худ знает, чем питаются. Утром мы видели целую ораву, словно блестящую реку. Убили штук пятьдесят, прежде чем остальные сообразили сменить маршрут.

Перевернутая им крыса сумела встать на ноги. Теперь они пытались двигаться в трех разных направлениях. — С каждым днем их все больше. Похоже, увязываются за нами.

Эти слова заставили Корабба похолодеть, хотя неизвестно почему. Не то чтобы крысы казались опасными. Они даже в обоз за провиантом не лазили. — Слышал, они больно кусаются.

— Если позволишь, да.

— Горлорез, они тебя уже не смешат?

— Да. Иди отсюда.

— Если я услышу еще хохот, вернусь поговорить.

— Это же просто смех. Люди смеются. По разным поводам.

— Но от твоего кожа дергается.

— Отлично. Я всегда так смеюсь, когда иду перерезать горло какому-нибудь надоедливому ублюдку.

Корабб шагнул, протянул руку, схватил всех трех крыс. Быстрыми движениями переломил им шеи. Швырнул безжизненные тела между троими магами-солдатами.

— В следующий раз я посмеюсь, когда буду перерезать…

— Чудесно, — ответил Корабб. — Чтобы тебя убить, мне понадобится один вздох. Это будет последний твой смех, Горлорез.

Он ушел. Дела становились всё уже. Куда делась слава? Он привык, что эта армия, пусть жалкая, сохраняет некое достоинство. Стать Охотником за Костями — это что-то значило, что-то важное. Но теперь… она стала толпой раздраженных негодяев и хулиганов.

— Корабб.

Он поднял голову и увидел на пути Фаредан Сорт. — Капитан?

— Скрипач там?

— Не думаю. Четверть звона назад его там не было.

— Где ваш взвод?

— Они не перемещались, сэр. — Он ткнул пальцем. — Вон там.

— Тогда что вы делаете здесь?

— Здесь или где, сэр?

Она нахмурилась и прошла мимо. О гадал, не ждет ли она, чтобы он пошел следом — она ведь идет к его товарищам. Но, раз она не подала никакого знака, Корабб пожал плечами и продолжил бесцельные блуждания. «Может, найду тяжелую пехоту. Перебросимся в кости. Но зачем? Я всегда продуваю». Знаменитая удача Корабба не касалась костей. «Типичное дело. Никогда самое важное…» Он положил руку на шар нового летерийского меча, просто чтобы ощутить его. «Его я не потеряю. Не этот меч. Он мой, я буду им пользоваться».

Он стал много думать о Леомене. Без реальной причины, насколько можно судить — разве что как Леомен вел солдат, даже делал их фанатичными последователями. Когда-то он считал это даром, талантом. Но теперь … не уверен. Некоторым образом такой талант делает человека опасным. Следовать за кем-то рискованно. Особенно когда обнажается истина: вождю плевать на любого из своих последователей. Леомен и люди вроде него собирают фанатиков, как богатый купец золотые монеты, а потом тратят без задней мысли. Нет, Адъюнкт лучше, и пусть другие говорят иное. Они словно мечтают о своем Леомене, но Кораббу уже известно, каково это. А им — нет. Будь над ними Леомен, все уже погибли бы. Адъюнкт о них заботится, даже слишком. Если нужно выбирать, он навсегда останется с ней.

Недовольство подобно болезни. Оно зажгло Вихрь, и тогда умерли сотни и тысячи. Кто доволен, стоя над братскими могилами? Никто. Малазане дошли до пожирания своих же; но если все виканы мертвы, неужели кто-то будет глупо верить, что захваченные земли не мечтают о мщении? Рано или поздно захватчики станут прахом и ветер унесет их.

Даже здесь, в лагере Охотников, недовольство расползается как зараза. Причин нет, кроме скуки и неведения. Но что в них плохого? Скука означает, что никого не режут. Неведение — сама истина жизни. Сердце Корабба может лопнуть на следующем шаге, или обезумевшая лошадь затопчет его на ближайшем перекрестке. Разорвется кровеносный сосуд в мозгу. С неба упадет камень. Ничего мы не знаем, будущее неведомо; неужели те, что познали прошлое, начинают верить, будто знают всё, даже грядущее?

Недовольны? Поглядим, вдруг тычок кулаком в рожу вас раззадорит. Да, Каракатица прокис, но и сам Корабб был таким же. Он, может много на что жалуется — но это не означает недовольства. Ясное дело. Каракатица тоже любит брюзжать. Без этого ему никак. Вот почему с ним так спокойно. Втирает сало в вареную кожу, точит короткий меч и головки арбалетных болтов. Снова и снова пересчитывает малое собрание жульков и дымков, единственную горелку; глаз не сводит с мешка Скрипача, в котором таится долбашка. Он счастлив. Это заметно даже по недовольной гримасе.

«Люблю я Каракатицу. Знаю, чего от него ждать. Он не горячее железо, он не холодное железо. Он горькое железо. Я тоже. Все горче. Только попробуй, Горлорез».

Капитан Добряк пригладил немногие оставшиеся прядки волос, откинулся в складном кресле. — Скенроу, что я могу для вас сделать?

— Это Рутан.

— Разумеется. Не секрет, Скенроу.

— Ну, я не о том. Дело в том, что он не тот, кем я его считала.

— А подробнее?

— Не думаю, что его имя настоящее.

— А у кого настоящее? Поглядите на меня. Я нашел свое после долгих лет тщательного обдумывания. Скенроу — на архаическом канезском так называли дикую собаку, не так ли?

— Не о том я, Добряк. Он что-то скрывает — о, его рассказы достоверны, по крайней мере поверхностно. Временная линия вполне…

— Простите, вы о чем?

— Ну, когда и где он делал то и это. Точное соответствие событиям… но я подозреваю, он всего лишь тщательно готовился.

— Или события точно соответствуют, потому что это настоящая его история.

— Не думаю. Вот в чем дело. Думаю, он лжет.

— Скенроу, даже если он лжет, это едва ли считается преступлением в малазанской армии. Не так ли?

— А если за его голову назначена награда? Если каждому Когтю снятся сладкие сны о его ликвидации, если Императрица выслала тысячу шпионов на охоту?

— За Рутаном Гуддом?

— За тем, кто он на самом деле.

— Если так… какое нам дело, Скенроу? Мы все теперь изменники.

— У Когтя долгая память.

— Что от него осталось после Малаза? Думаю, они копят яд для Адъюнкта и нас, изменнической верхушки офицерства. Для героических ветеранов вроде меня, не говоря уже о кулаках — кроме, разве что, Блистига. Предполагаю, — продолжал он, — вы думаете о далеком будущем. Вы вдвоем селитесь где-то в домике, смотрите на канезские пляжи, дым идет из трубы, выводок быстро взрослеющих детишек играется с огненными муравьями и чем-то еще. Ради всего святого, Скенроу! Не думаю, что вашему мирному сну будет кто-то угрожать!

— Начинаю понимать, каково было лейтенанту Прыщу служить под вами, Добряк. Все проскользнуло мимо, не так ли?