Дэн Абнетт - Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II

Эйдолон назвал воинов «какофонами», но не стал объяснять, что они собой представляют.

Фулл Бронн попытался скрыть свое потрясение при виде флагмана, но он был уверен, что Эйдолон заметил его реакцию и ухмыльнулся. От лорда-коммандера ему становилось не по себе. У него была серая, безжизненная кожа, а глаза сидели глубоко, как у трупа.

«Гордость Императора» была местом света и шума, чудес и нелепостей. Каждый раз, когда Фулл Бронн поворачивал за угол, его глазам открывалось новое и ужасное зрелище. От избытка ощущений кружилась голова, но путешествие в «Ла Фениче» только начиналось.

Среди союзников Магистра войны ходили слухи о невероятной оргии, произошедшей здесь, об опере таких немыслимых бесчинств, что она свела Детей Императора с ума. Никто особо не принимал их всерьез, но когда перед Фулл Бронном распахнулись изогнутые двери в огромный театр, он вдруг поверил в самые дикие слухи и осознал, что даже они не передавали ужас того, что здесь произошло.

— Трон… — прошептал он, и только потом вспомнил, как неуместна теперь эта клятва.

Но никто, судя по всему, не обратил внимания.

Кадарас Грендель пораженно выдохнул.

— Добро пожаловать в «Ла Фениче», — сказал Эйдолон.

Фулл Бронн раньше видел пикты главного легионерского зала торжеств, в том числе те, которые якобы сделала знаменитая Эуфратия Киилер, но это место лишь отдаленно походило на когда-то величественный театр. Фулл Бронн сощурился, когда в глаза ударили слепящие лучи яркого света, ритмично бьющие из-под купольного потолка; ему с трудом удалось разглядеть темные силуэты, двигающиеся в облаках мускусных благовоний, которые дымились в подвешенных курильницах, словно результаты какого-то провального алхимического эксперимента.

Они пахли приторно сладко, остро и ароматно, но оставляли смутное послевкусие чего-то гнилого. От запаха у Фулл Бронна запершило в горле, и ему захотелось сплюнуть, чтобы избавиться от этого вкуса, медленно начинающего каким-то образом воздействовать на его организм. С лож наверху свисали гирлянды лиц и растянутые полотна человеческой кожи, а в подтекающих железных канделябрах стояли букеты из костей. Невидимые барабаны нестройно громыхали, словно аритмичное сердцебиение, то вплетавшееся в ревущую, пронзительную бурю звуков из покачивавшихся вокс-динамиков, то пропадавшее из нее.

Талиакрон был величественен и грандиозен, «Ла Фениче» же был совсем иным.

— Что вы с ним сделали? — спросил Фулл Бронн.

— Вознесли его до новых высот чудесного, — рычаще прохрипел Эйдолон, будто его горло и голосовые связки больше не могли согласованно работать.

Фулл Бронн, помня, что он здесь лишь гость, сказал:

— Я никогда не видел ничего подобного.

— Немногие видели, — согласился Эйдолон. — Должно быть, это приятная смена обстановки после утомительной церемониальности Додекатеона. Здесь мы прославляем то, чем стали, вместо копания в прошлом и размышлений о том, как все могло бы быть, но никогда не будет.

— Додекатеон — это совет воинов, — ответил Фулл Бронн, скрыв, как разозлило его оскорбительное замечание Эйдолона. — Мы собираемся, чтобы стать лучше.

— Как и мы, — ответил Эйдолон, ведя его глубже в «Ла Фениче».

Их путь шел через кавалькаду оживших кошмаров, извративших все, ради чего легионы раньше существовали. Перед глазами Фулл Бронна раскрывалась плоть, и блестящие внутренности вынимались для развлечения, из любопытства, ради удовольствия. Смертные и легионеры превращали свои тела в игрушки и вырезали на них символы и узоры, которые невозможно было понять и в которые невозможно было поверить.

От огромных винных бочек отходили похожие на кишки трубки, будто выкачивавшие жизненные соки из огромных органов. Развалившиеся друг на друге люди, с остекленевшими глазами и вялыми конечностями, затягивались из сочащихся дымом кальянов. Грендель остановился и забрал кожаную трубку из рук безразличного легионера, у которого в уголках рта пузырилась кровавая слюна. Он жадно втянул содержимое трубки и скривился от вкуса.

Грендель сплюнул полный рот вязкой жидкости, по виду напоминавшей соскоб с пораженного раком легкого.

— Не олимпийское марочное, но штука сильная, — сказал он.

— Ничего не трогай, — приказал Фулл Бронн, но Грендель проигнорировал его и сделал еще один глоток.

По театру мистическими наблюдателями бродили создания, которые, возможно, когда-то были людьми, но теперь так далеко ушли от своего первоначального облика, что их можно было назвать новым видом. Тела, составленные из десятков торсов от разных людей, ползали, как рептилии, на конечностях, представлявших собой мешанину рук и ног, рассоединенных, изломанных и собранных заново десятками необычайных и ужасных способов — словно отвергнутые результаты неудачных экспериментов из какого-то безумного креационистского мифа. На Фулл Бронна уставились сумасшедшие глаза, и он отшатнулся в отвращении, увидев в лицах, вшитых в животы и спины неестественных существ, смесь восторга и ужаса, наслаждения и безумия.

— Из железа рождается сила, — проговорил Фулл Бронн, пытаясь оградиться от этой мерзости, но слова были пусты, словно это царство темных восторгов лишало их силы.

— Нерушимая литания, — засмеялся Эйдолон. — Со временем ты поймешь, что нет ничего нерушимого.

— Что это за создания? — спросил Фулл Бронн, когда ближайший гештальт двинулся в сторону, а за ним вприпрыжку последовали сгорбленные существа, приставшие к нему, как просящие молока детеныши.

— Фабий называет их тератами, — сплюнул Эйдолон, неосознанно подняв руку к шее.

— Тератами?

Эйдолон пренебрежительно махнул рукой в сторону уходящих чудовищ, явно наслаждаясь беспокойством Фулл Бронна.

— Уродливые монстры, которых он создает на «Андронике» с помощью геносемени, вырезанного из мертвых. Он обращается с ними как с детьми.

— Ну и дети, — сказал Грендель. — Не хотелось бы встретиться с их матерью.

Фулл Бронн не стал больше ничего спрашивать о чудовищных тератах, услышав в голосе Эйдолона неприязнь и ненависть. Он не знал, какие отношения сложились между безумным апотекарием Фабием и Эйдолоном, но они определенно не очень друг друга любили.

Дым на мгновение рассеялся, словно занавес, поднимаемый перед началом представления. Плотная толпа легионеров и смертных смотрела на воина с татуировкой на щеке, подпрыгивавшего и крутившегося на сцене с двумя серебристыми мечами в руках. От его мастерства захватывало дух, его движения напоминали танец.

— Кто этот мечник? — спросил Грендель, с отвращением вытирая черные капли, попавшие на подбородок, тыльной стороной руки.

— Бастарне Абранкс, — ответил Эйдолон. — Капитан того, что раньше было 85-й ротой.