Аарон Дембски-Боуден - Чёрный Легион: Омнибус

Длинный клинок был серебристым, его обильно покрывали вытравленные кислотой тизканские руны, образующие спирали мантр и мандал. Рукоять из темного металла имела выемки под мою руку и была удобнее, чем просто удобна. Когда воины утверждают, что их оружие — продолжение их самих, они говорят о привычке и тренировке. Меч-ибис — клинок, который мне ни разу не доводилось держать прежде — продолжал мой разум и мою силу так же надежно, как продолжал руку. Питаемые кристаллами генераторы в рукоятке пробудились от моего прикосновения, и он загудел, вибрируя инфразвуком. Камень на хвостовике представлял собой психически обработанный самородок янтаря, изображавший рычащую звериную морду. Животное имело химерическую природу — одна половина морды принадлежала воющему фенрисийскому волку, другая же — щерящейся просперской рыси. Каким-то образом это выглядело естественным — Хариз изготовил части головы так, что они безупречно сливались воедино.

Я чувствовал вес меча в руках — не его физическую массу, а важность и значимость. Список мистических материалов, использованных при его создании, слишком длинный, чтобы приводить его здесь, однако наиболее очевидные компоненты нельзя оставлять без внимания. Это был меч, выкованный из фрагментов оружия двух примархов.

Он еще ни разу не наносил рану и не забирал жизнь, однако пульсировал, нашептывая угрозы и суля смерть. Как же он запоет, десять тысяч лет омываясь ихором и кровью?

Не помню, насколько долго я пробыл в забытьи в ту ночь, просто глядя на образец совершенства, изготовленный для меня моим братом. Знаю лишь, что меня вернул обратно из грез его голос.

— Хайон, — произнес он уже не в первый раз.

Я посмотрел на него, впервые сознавая, что благодарность может достигать таких высот пылкости, что слова не в силах передать ее должным образом. Вместо того, чтобы говорить, я передал от своего сердца к его чистую, не отфильтрованную признательность. Это было психическое давление такой силы, что он отшатнулся на два шага, прежде чем успел оправиться.

— Твое удовлетворение, в свою очередь, доставляет мне удовольствие, — сказал он. — Ты знаешь, чего я хочу в качестве оплаты.

Я знал. Знал с того момента, как он прибыл на борт.

— Мы подозревали, что ты попросишь об этом. Эзекиль уже дал свое согласие. Ты станешь одним из нас сразу, как пожелаешь, Хариз.

Перед тем, как ответить, он перевел взгляд на мою броню — на бесцветный боевой доспех, который я носил.

— К кому я присоединяюсь, Хайон? Кто вы?

— Мы еще не знаем, — я баюкал меч в руках, все еще плененный его великолепием. — Но мы направляемся к остаткам Луперкалиоса, чтобы это выяснить. Если последние из Сынов Гора не подставят горло и не поклянутся нам в верности, то умрут так же, как и прочие.

В тот миг наши глаза встретились. Этот простой контакт разрушил всякое притворство и обман. Меч не являлся услугой мне. Это был тест для него — испытание, достоин ли он того, чтобы пойти с нами. Никто из нас не говорил так, однако мы оба знали об этом все время.

— Хайон, что бы ты со мной сделал, если бы я не справился?

Как я уже много раз говорил Тоту и Сироке, я не одарен языком лжеца. Так что я вновь сказал лишь правду.

— Я бы тебя выпотрошил, отдал твою голову Эзекилю и забрал твоих рубрикаторов, привязав их к себе.

Контакт глаз продолжался.

— Ты все еще намереваешься взять моих рубрикаторов, — это был не вопрос.

— Да. Как бы ни назывался этот новый Легион, я стану господином его пепельных мертвецов.

Когда обмен взглядами, наконец, завершился, его нарушил Хариз. Он опустился передо мной на одно колено, склонив голову и приложив руку к сердцу.

В тот момент он стал первым воином Черного Легиона, преклонившим передо мной колени как перед своим военачальником.

— Мой повелитель, — произнес он.

На задворках сознания я ощутил присутствие Абаддона и его гордость. Он видел все, происходящее на борту «Мстительного духа». Никто из нас не знал, каким образом.

Начинается, Хайон. Начинается.

Когда к нам приводят пленника, я не могу определить, сохранил ли тот достаточно собственного достоинства, чтобы удержаться от тщетной борьбы, или же у него просто нет сил отбиваться. Его доспех, некогда имевший царственно-белую окраску вырезанного ордена, теперь представляет собой серо-стальные останки. Раньше на керамите горделиво красовались почетные знаки и символы подвигов, но теперь его украшают лишь рубцы и подпалины. Можно было бы сказать, что Судьба оказалась к нему неласкова, однако это будет ложь. Это мы оказались к нему неласковы. И к его ордену. И к населению, которое они пытались защитить.

Судьба тут ни при чем.

Мои рубрикаторы швыряют его на грязную землю. Исполнив свою обязанность, они поворачивают ко мне лицевые щитки в ожидании распоряжений.

Убейте его, если пошевелится, — безмолвно передаю я им.

Они направляют свои изукрашенные болтеры на распростертого пленника неторопливыми призрачными движениями тех, кто уже не в состоянии даже изображать жизнь. На всех нас обрушивается маслянистый поток ливня, который шипит на рогатых шлемах братьев и хельтарских плюмажах моих слуг из пепла.

— Позволь мне, — произносит Леор. Ротовая решетка его шлема щерится сжатыми керамитовыми клыками. Когда-то она была красной. Теперь черная. — Позволь привести приговор в исполнение.

В последние годы у Леора появилась привычка отмечать убийства царапинами на своей броне. Когда его руки не могут стиснуть оружие, то подергиваются в неприятных конвульсиях.

Наш командир ничего не отвечает, и Леор делает шаг вперед, приставляя к шее пленного зубчатое лезвие цепного топора.

— Эзекиль. Позволь мне эту честь, — я не чувствую в нем ничего, кроме искренней, гневной преданности. Она исходит из его разума незримой жгучей дымкой.

Пленник поднимает глаза. В его взгляде непокорство, однако оно не в силах полностью скрыть удивление от имени, которое произнес мой брат. Впрочем, мы — Эзекарион. Единственные, кому дозволено называть Магистра Войны по имени.

Рядом со мной стоит Телемахон, который наблюдает, скрестив руки поверх нагрудника. Его разум закрыт для меня, и мне этого довольно. Прошло девять лет с последнего раза, когда я пытался его убить. Семь с последнего раза, когда он пытался убить меня.

— Будь немного сдержаннее, брат, — говорит он Леору. — Он может пригодиться.

У Телемахона самый красивый голос из тех, что мне когда-либо доводилось слышать. Голос, которым можно сотрясать души и очищать сознания — мягкий без примеси слабости и сильный без надменности. Даже треск помех вокса не в силах нарушить плавную интонацию.