Шимун Врочек - Легионы просят огня

Из темноты возникают три настороженные фигуры.

Бельмастый пришел не один. Ничего, остальными займется Виктор. С утробным рычанием легионер наступает на них, фигуры шарахаются…

Бельмастый делает шаг вперед. Тусклый недобрый блеск железа. В руке у бельмастого — гладий. Все понятно: это варвар с римским мечом…

А с варварами у меня разговор короткий.

Бельмастый ухмыляется. Я вижу, как белеют в темноте его зубы.

В следующее мгновение я с силой бью гладием по клинку его меча. Раз! Вижу растерянное лицо, отвожу руку назад. Коли, коли, коли! — учит центурион новобранцев…

Два!

Я поворачиваю кисть, чтобы гладий плотнее вошел в тело. Бельмастый смотрит на меня — в глазах удивление. Рот открывается. Черная дыра глотки. Извини, ты сам напросился.

За моей спиной — хриплый рев Виктора. Крики, торопливый топот. Приятели бельмастого решили нас оставить. Отлично.

Гарда упирается в мягкое. Я рывком припираю бельмастого к стене.

Вонь его дыхания режет глаза. Чеснок и много лука. Гнилые зубы.

Я моргаю. Приближаю голову к лицу ублюдка — он вздрагивает, словно пойманная рыбина. Пытается сорваться с крючка.

— Это мой меч, — говорю я негромко и выдергиваю клинок. — Я убиваю им своих врагов.

Отступаю на шаг.

Из его рта вырывается струйка крови, пачкает подбородок.

Бельмастый делает шаг. Падает на колени.

— Львы — говорит он. Жутким, потусторонним голосом. Я вздрагиваю.

— Смерть, смерть… никого не останется…

Кровь заливает мостовую, вокруг его ног расплывается пятно. В черной лужице отражается полоска неба над нашими головами.

— Слышите, римляне! Львы пожирают… львов… Львы! Львы!

Он дергается — и затихает. Кончено.

Виктор выглядит не на шутку обеспокоенным.

— Легат, я… я слышал про предсмертные предсказания… и он говорил… Он говорил… что… Я же слышал!

— Пошли, солдат. Это всего лишь еще один мертвый варвар.

— Здесь, легат, — говорит Секст Виктор. — Наверху.

В сумерках дом кажется каменной горой. А мы идем в поход на живущего в пещере злобного Циклопа, пожирателя людей и овец.

Мда. Сомнительная метафора.

Потому что Одиссея тогда чуть не съели.

— Легат?

Я киваю. Мы поднимаемся по узкой лестнице. Гем, сидя на ступеньках, провожает нас мутным, равнодушным взглядом.

Третий этаж.

— Останься здесь, — говорю я Виктору хрипло. Голос внезапно сел. Я стою на пороге тайны — тайны, которая, возможно, изменит все.

— Да, легат, — Виктор кивает. Встает у двери в задумчивой позе. Ладонь на рукояти гладия.

Молодец, солдат.

— Ч то это сегодня был за шум?

Мирца закручивает волосы в узел на затылке, поднимает вверх. Такую прическу делают знатные римлянки и дорогие гетеры. Но ей она тоже идет. С ее темными волосами и тонкой шеей — и кошачий изгиб спины! — Мирца хорошо смотрится.

Даже со своими синяками.

Она красивая. Теперь Мирца это знает. Как сегодня тот дезертир на нее смотрел… хотя он не дезертир, конечно… Но смотрел хорошо.

— Д езертир не поделил что‑то с Рыжим и Людоедом, — говорит она.

— П равда? И кто выиграл?

— Д езертир заколол Людоеда до смерти, а Рыжему порезал шею.

— К рутой парень, — говорит Тиуториг равнодушно. — Как же они так сплоховали? Вроде ребята крепкие.

Хотя на самом деле ему наплевать на всех Рыжих и Людоедов вместе взятых. Они этому голубоглазому на один щелчок, не противники…

Голубые глаза, не мигая, смотрят, как она раздевается. Это почему‑то приятно, хотя и страшновато.

— Е му помог другой солдат. Тоже, видимо, дезертир.

Он кивает, не слушая. Протягивает левую руку.

— И ди ко мне.

Она берет его рубаху.

На табурете остается желто — розовая неживая рука. Она лежит ладонью вверх, ремни небрежно ослаблены. Полусогнутые пальцы смотрят вверх — словно отростки или корни. Эта рука пугает Мирцу, но она храбро касается ее пальцами.

Рука неожиданно теплая. Даже странно. Это почти приятно.

Рубаха, вспоминает Мирца.

Это явно подшито женской рукой. Мирца неожиданно чувствует ненависть к той, что так ровно наложила стежки. Странно. Кто она такая, чтобы ревновать голубоглазого к каким‑то там женщинам?! Он ей даже не нравится.

Совсем нет.

— К то это шил?

Он равнодушно пожимает плечами.

— М оя жена.

— А это? — Мирца берет с табурета его штаны.

— Ж ена.

Она смотрит на него в ярости.

— Л жец! Здесь другая рука.

Тиуториг усмехается, а глаза остаются холодными. Но хотя бы нет этих щелчков — как бывает, когда у него плохой день. И это ее радует. Иногда с ним действительно жутко находиться рядом. Один раз он ее чуть не убил.

Это странное счастье, когда однорукий приходит сюда, в «Счастливую рыбу». Но все‑таки это счастье.

— З начит, и жена другая, — говорит он. Мирца взрывается.

— С колько у тебя жен?

Беловолосый смеется. Голубые глаза горят ярко — до безумия. Мирца не хочет смотреть, но все равно смотрит.

— Т ак сколько? — она прижимается к его плечу, толкает, чтобы он, наконец, перестал хохотать. Но его это еще больше смешит.

— М ного, — говорит Тиуториг. — Тебе так важно знать?

— Н ет.

— Х очешь быть одной из них?

Мирца замирает. Встает.

— Н ет, — говорит она. — Ни за что!

Варвар с белыми волосами и голубыми глазами выдыхает, запрокидывает голову. У него щетина, он давно не брился.

— Я вернусь, — говорит он. — Закончу одно дело и вернусь. И неважно, сколько у меня жен. Я заберу тебя с собой. Мы поедем…

— К уда?

— Н а теплое море, — он ухмыляется каким‑то своим воспоминаниям. Мирца чувствует ревность. Среди тех воспоминаний ее нет. — Туда, где жарко. В Грецию, например. Или в Африку. В Иудею. Почему нет? Тем более что мне все равно туда надо.

— С ейчас?

Усмешка.

— Л ет через десять. Но можем поехать раньше, если хочешь.

— Т ы выкупишь меня у хозяина? — спрашивает она с надеждой.

— В ыкупить? Зачем? — он поднимает брови. Открывает голубые жестокие глаза. Мирца вздрагивает. Щелк. И снова два человека внутри него совмещаются, и говорит один:

— Я просто тебя заберу. Так будет…

— Р омантичней?

Щелк. Глаза застывшие и не выражают ничего.

— З абавней, — говорит он наконец. Голос тоже изменился. Теперь он хриплый и низкий. — Намного забавней.

В жилище философа царит полумрак. Пахнет пряностями и медом, шалфеем и какой‑то едкой мазью. Я прохожу пустую комнату, откидываю занавесь. Замираю на пороге.