Шимун Врочек - Легионы просят огня

Мы объезжаем дом по широкой дуге.

— Здесь мы их похоронили, — говорит кавалерист.

Ветер усиливается. Шелест листьев над головой становится тревожным. Словно предупреждает меня:

«Остановись, Гай. Ты еще можешь остановиться».

Перед моим лицом пролетает, кувыркаясь, желтый лист. Я поднимаю глаза — над общей могилой «мулов» Семнадцатого легиона, убитых здесь два месяца назад, шумят буки и ясень. Далекие сосны скрипят тоскливо. Жалуются на забвение.

Красно — желтый слой опавших листьев покрывает землю…

Скоро осень. Она уже здесь.

Я говорю:

— Центурион, вы со мной. Остальные — с декурионом. Марк? Выставьте посты и ждите приказа.

Декурион кивает. Он маленький и очень худой, и забавно смотрится на крупном испанском жеребце. Тот косит на меня лиловым глазом и дергает ушами.

Лошадям в деревне не очень нравится. Я их понимаю. Когда мы с центурионом остаемся одни, я говорю:

— Тит.

— Да, легат. — Центурион ждет. Конная поездка нелегко далась ему, лоб блестит в испарине.

Я говорю:

— Прикажи всадникам принести лопаты. Земля, похоже, затвердела.

Он медлит:

— Легат?

— Что, Тит?

Центурион смотрит на меня. Щурится.

— Хочу напомнить. В прошлый раз мы снимали с креста распятого человека…

— Верно, центурион. Так и было.

— Потом вы оживляли его.

— Да, но…

— Мне это не очень понравилось.

— Я понимаю, — говорю я медленно. Тит Волтумий — единственный, кто знает о моей фигурке. Не считая фокусника и прозрачного атланта.

— Вернее, совсем не понравилось. Скажу, чтобы не было никаких сомнений, легат. Мне — не понравилось.

Молчание. Где‑то вдалеке кричит ночная птица. Проклятая сова. Совы — это к несчастью.

— Никаких сомнений, Тит. Я понял. Что ты хочешь этим сказать?

Тит Волтумий поднимает взгляд. Ухмыляется. Вокруг глаз — насмешливые морщины. В медового цвета глазах отражается закат.

— Что я хочу сказать, легат? Я хочу сказать: откапывать мертвецов мне понравится еще меньше…

Но мы это делаем.

Мы втыкаем лопаты в землю, наши лица закрыты тряпками. Перемазавшись как последние рабы, снимаем верхний слой. Отшатываемся от запаха. Снова копаем. Наконец, вытаскиваем одно из тел. На нем еще сохранился саван. Этот мертвец выглядит более — менее целым. Он напоминает скорее не человека, а личинку гигантского жука.

— Внутрь, там нас не будет слышно, — говорю я. В мертвой, жутковатой тишине мы волоком затаскиваем тело в дом. Выходим отдышаться.

От сладковатой вони мертвечины кружится голова.

— Теперь иди, Тит, — говорю я. — Дальше я сам.

Центурион медлит.

По римским поверьям, касаться вещей и одежды мертвеца — значит, подставить себя под удар богов. Проклятье еще никто не отменял. Так что Титу нужно найти жреца и очиститься.

Мне проще. Я в богов не верю.

— Ступайте, центурион. Это приказ.

Он нехотя салютует.

Я достаю фигурку Воробья.

Металл холоден под пальцами.

«Мертвых нельзя вернуть», — вспоминаю я… и сжимаю фигурку в кулаке. До боли. Ее края врезаются в пальцы.

Но иногда — все‑таки можно.

Мертвец лежит передо мной. Он мало похож на человека — после двух месяцев, проведенных в земле. Гниль. Смрад. Белые черви. Я зажимаю нос платком, но помогает плохо.

Интересно, сможет ли он вообще говорить?

Но у меня нет выбора. Я слишком далеко зашел, чтобы отступать.

Слушайте, боги, в которых я не верю!

Слушайте, люди, которые не верят в меня!

Я, поклявшийся больше не возвращать мертвых, собираюсь нарушить свою клятву. Радуйтесь!

Я держу фигурку Воробья на ладони. Затем сжимаю пальцы с такой силой, что белеют костяшки. Больно.

Я хочу верить.

«Ты многого не знать, римлянин».

Но я узнаю.

«Вернись», мысленно приказываю я.

Вспышка. Знакомая дрожь — словно все волоски на теле разом встали дыбом…

Словно меня пронзила молния. Я моргаю. Я не знаю, с чем это сравнить…

Это чудо.

Я выдыхаю сквозь зубы. Получилось.

— Ну же, — говорю я негромко. — Ответь мне, солдат.

Долгое мгновение ничего не происходит.

Затем полусгнившие челюсти вдруг размыкаются…

— Кха, кха!

Мертвый легионер кашляет. Куски гнилой плоти вылетают изо рта, я отшатываюсь. Проклятая вонь! Едва сдерживаю дурноту. Держаться, держаться… терпеть, легат!

— Кто ты? — говорю я.

Легионер открывает мертвые глаза, моргает. Мертвая грудь поднимается. Мертвые губы шевелятся. Я нехотя склоняюсь к нему:

— Отвечай, солдат! Ну же! Кто ты?

— Я… я — я… арматура, — это больше похоже на шипение.

«Арматура» — опытный легионер. У него все получается, он знает службу, владеет дротиком, мечом и щитом, может построить лагерь на пустом месте, подвести подкоп под стену и жевать овес вперемешку с прошлогодней травой. Солдаты «арматуры» — это основа легиона.

— Сенат и народ Рима, солдат, — говорю я. — Как тебя зовут?

— К — ке… зо О — о… имий.

Кезон Опимий. Получилось.

Мертвец вернулся.

Дом построен из сосновых бревен — если бы не вонь мертвечины, я бы почувствовал запах смолы. В дальнем конце светится дверной проем. Через узкие окошки под самым потолком падает свет, пыльными лучами прорезает сумрак.

И он действительно длинный, этот дом.

Раньше пространство было разделено занавесками на каморки для отдельных семей, но после убийства легионеров дом пустует. Похоже, его даже успели разграбить…

Грязные полотна тут и там лежат на полу или свисают со стен. В этом есть нечто жутковатое.

Огромный деревянный стол стоит под углом к стене. На нем сохранились глиняные тарелки с засохшими до камня остатками еды. Словно хозяева когда‑нибудь вернутся…

Никогда.

Мертвец хрипит и шевелится.

Я встаю, делаю глубокий вдох ртом и опускаюсь на корточки — словно ныряльщик за раковинами. Я должен задать вопрос — и получить ответ. Другими словами, мне нужен жемчуг…

— Гай Деметрий Целест.

Невольно вздрагиваю. Голос раздается в заброшенном доме. Низкий и слегка рокочущий. Дом эхом отражает этот низкий голос — так, что начинает гудеть весь, целиком. Вся эта громадина.

— Легат Семнадцатого. Какая неожиданная встреча.

И это говорит не мертвец.

Я поднимаю голову. Ну, наконец‑то…

Встаю. В дальнем конце дома, рядом с дверным проемом, стоит человек. В следующий момент я чувствую разочарование — у пришельца две руки. Проклятье!

Я ждал однорукого. А появился этот.

Он высокий. Широкоплечий.

На лице — маска. Тускло блестит серебро. Я поднимаю брови. Забавно. Похоже, это маска римского всадника. Такие используются на учениях, чтобы защитить лицо от удара копьем. В бою — очень редко. Гладкое лицо без возраста, изогнутые брови…