Шимун Врочек - Легионы просят огня

Тусклый блеск металла. В отличие от махайры, это простой гладий легионера — из мягкого плохого железа. Он гнется. У него вытертая ладонями деревянная рукоять. Но на счету этого простого клинка — несколько варваров. Почему‑то мне кажется это важным.

Простое оружие для непростого дела.

Пора начинать.

Пламя светильника вздрагивает.

Проклятый свет лезет в глаза. Он желтый.

Цвет предательства. Так, кажется, говорят? Вот ты сволочь, Арминий. Сукин, сукин, сукин сын.

— Скажи правду, — говорю я медленно. — Пожалуйста. Я очень тебя прошу. Зачем ты убил моего брата?

Молчание.

Сукин сын, думаю я.

Он поднимает голову и смотрит мне в глаза — открыто и насмешливо.

Очень смелый сукин сын.

— Я — не убивал, — говорит Арминий. — Ты многого не знаешь, друг.

Друг?!

В это мгновение он невероятно близок к смерти. Я зажмуриваюсь и усилием воли пережидаю вспышку ярости. Друг, сука. Друг.

В какой‑то момент любой мерзавец понимает, что смертен. Встреча лицом к лицу с собственной уязвимостью серьезно сказывается на характере предателя. Он начинает говорить, умолять, предлагать варианты…

Он рассказывает.

— Расскажи мне, — предлагаю я мягко. От этой мягкости Арминия передергивает.

— Гай, я…

— Пожалуйста.

— Пусть твой центурион выйдет, — говорит Арминий наконец. — Это касается только нас двоих.

Я кручу головой, позвонки щелкают. Раз, другой. Страшное напряжение не отпускает. Смешно. Предатель начинает придумывать невероятные истории — словно от полета воображения зависит его жизнь.

Что ж… Послушаем. Хотя меня трясет так, что я могу убить его в любой момент.

Арминий словно читает мои мысли.

— У тебя хорошие люди, — говорит он мягко.

Я наклоняю голову на плечо. И молчу.

— Думаешь, я хитрю и набиваю себе цену? — говорит он. — Нет, Гай. Когда я расскажу то, что знаю, тебе придется убить своего человека. — Он медлит. И вдруг усмехается — от этой усмешки у меня холодеет затылок. — Это касается чести семьи Деметриев.

Почему я должен ему верить?!

Я — не должен.

Мы смотрим в глаза друг другу. Я ненавижу его так, что могу задушить голыми руками.

Голос сдавлен:

— Тит, оставь нас наедине.

— Но… — центурион запинается. Я поднимаю взгляд. Пауза. Тит кивает: — Хорошо, легат. Я понял.

Центурион убирает меч в ножны и выходит из палатки. Хлопает полог. Мы остаемся наедине.

Ярко горят светильники. Проклятый свет. Я вижу в глубине палатки стол, заваленный бумагами. Восковые таблички и стило, чернильница и пергамент. На меня снова накатывает ярость. Этот сукин сын всю ночь работал. Как Цезарь. Как мой брат.

— Только закричи, и я воткну этот клинок тебе под ребра. Ты понял меня, варвар?! Если понял, кивни.

Арминий кивает.

— Сейчас я дам тебе немного времени. Мы поговорим. Спокойно и без крика. Готов?

Арминий смотрит на меня, затем пытается улыбнуться.

Я упираю клинок ему под ребра. Глаза Арминия расширяются.

— Итак, — я начинаю сначала. — Зачем ты убил моего брата?

— Я не убивал.

Неправильный ответ. Я нажимаю на меч — так, что острие клинка прокалывает одежду и кожу. Выступает кровь. Я ударю сильно, один раз, повторять не придется.

Я готов.

Держу меч одной рукой. Поднимаю ладонь, чтобы с силой ударить по навершию рукояти и вогнать гладий в сердце, пробив царю херусков грудную клетку.

Друг мой варвар… Арминий… Мне жаль.

— Считаю до пяти. Или ты говоришь, почему, или…

Глаза Арминия — огромные. До него вдруг доходит — то, что я собираюсь сделать — это серьезно. Он, не отрываясь, смотрит на мою поднятую ладонь.

— Я и есть твой брат! — кричит он.

Что? Я моргаю. Это так нелепо, что я даже почти не злюсь.

— Хорошая попытка, варвар. Пять, четыре, три, два…

Меч занесен. Еще мгновение и…

— Воробей, — говорит Арминий быстро. — Он же у тебя, верно, Гай?

…и все будет кончено.

— Похоже, ты знаешь, о чем я говорю, — Арминий поднимает голову. — Ты уже говорил с мертвыми, брат?

— Один, — говорю я.

Когда мы были детьми, многое было проще. Даже наши драки. Или — кто виноват в том, что произошло.

Мне одиннадцать лет, я лежу на кровати.

Белый свет пронизывает комнату. Пахнет сеном и коровьим теплым духом. И моей болью. Вонь жирной мази, которой покрыты мои руки, перекрывает все запахи.

И еще пахнет страхом.

Ожоги меня не пугают. Меня пугает другое…

Тишина.

В полной тишине из рук раба падает — медленно, очень медленно — глиняный кувшин. Разбивается. Я чувствую сотрясение пола, но самого удара не слышу.

Медленно летят осколки. Брызги воды разлетаются по комнате.

Кажется, все это не настоящее. Потому что ни одного звука я не слышу. А, может, я оглох.

Иногда я вижу беззвучные сны и просыпаюсь в холодном поту. Мокрая спина, часто бьющееся и тут же замирающее сердце…

Нет, такие сны мне ни к чему.

И уж тем более — наяву.

— Один, — говорю я. Звуки исчезают.

— Смотри, Гай!! — он почти кричит. В последний момент я успеваю двинуть рукой — и клинок, пробороздив по ребрам Арминия, втыкается в пол. Глухой стук. Гладий дрожит и качается.

Кровь.

Я безразлично смотрю. Красное течет у меня по руке. Кажется, я порезался. Наплевать.

Я сажусь рядом с Арминием, у меня нет сил. Совсем нет.

В первый момент я думал, что рассмеюсь ему в лицо. Просто рассмеюсь. Пошел ты к Диту, любезный, скажу я. Потому что это чушь.

Вместо этого я говорю:

— Не верю.

Сжимаю зубы. Мотаю головой.

Лучше не становится. Я, что — поверил?!

— Смотри, Гай, — говорит он. И разжимает ладонь.

В первое мгновение мне кажется, что там сидит кузнечик. Зеленый с желтыми пятнышками…

Но нет.

Ладонь пуста.

— Где бы мне взять кузнечика? — говорит Арминий. Я молчу. Арминий… Луций улыбается. — Не знаешь?

«Ты слишком импульсивный».

«Смотри, Гай».

«Время империи заканчивается, когда граждане, вместо того, чтобы умирать за нее…»

Арминий продолжает улыбаться, сидя в луже собственной крови.

Я вздрагиваю. Озноб пробегает по затылку, волосы встают дыбом.

«…нанимают для этого варваров».

«Даже в собственной смерти мой брат нашел бы что‑нибудь смешное».

— Верь мне, Гай, — говорит Луций.

Это он. Это мой старший брат — и он вернулся.

Лагерь Семнадцатого Морского живет обычной жизнью. Шумит, скрипит, брякает железом, чихает, орет, перекликается на разные голоса. Пахнет дымом, пшенной кашей и потом.

Я слышу глухой гул за стенами своей палатки. А уж запахи… Куда от них деться?

— Нет, пропретор такого приказа не отдавал, — говорю я. Хлопает клапан, пламя факелов дергается. Проклятье. Порыв ветра приносит холод — я невольно ежусь. Напротив, от жаровни с углями расходятся волны тепла.