Нора Кейта Джемисин - Наследие. Трилогия (ЛП)

Люди терялись в догадках, как все это понимать. Постепенно начались тихие маленькие революции, весьма дерзновенные в отношении Блистательного. Повсюду стали появляться еретики, открыто поклонявшиеся своим богам. Один из народов Дальнего Севера — не припомню, как он назывался, — постановил учить своих детей сперва родному языку, а потом уж сенмитскому, а не наоборот, как было прежде. Встречались даже такие, кто решил вообще не поклоняться никаким божествам — сколько бы их ни появлялось в Тени день ото дня.

И Арамери ничего по этому поводу не предприняли.

Веками — да какое, тысячелетиями! — весь мир плясал под одну дудку. В некотором смысле это был самый наш священный и непреложный закон: какую бы, ко всем хренам, волю ни высказали Арамери — исполняй! Чтобы подобное да вдруг изменилось!.. Для большинства это было пострашней любых интриг, которые могли замышлять боги. Это означало конец Блистательного. А потом что? Никто не знал.

Теперь ты понимаешь, почему иные тонкости метафизической космологии приводили меня в такое смятение.

Потом-то я, по счастью, сообразила, сколько будет дважды два. Но когда я вновь повернулась лицом к загаженному переулку…

*

…светловолосая богиня лизала что-то на земле.

Я решила сперва, что она занялась Солнышком. Однако, приблизившись, поняла, что неверно угадала направление. Солнышко лежал на дальней стороне переулка. Там, где сидела на корточках светловолосая, были только…

У меня желудок поднялся к горлу. Там валялись мертвые Блюстители Порядка.

Когда я подошла, она подняла голову. Глаза у нее были под стать волосам: золотые с неровными крапинками более темного тона. На меня снизошло нечто вроде откровения. Когда люди приглядывались к моим глазам, неужели они видели то же самое? Уродство там, где полагалось быть красоте?..

— Дармовое мясо, — сказала богорожденная и одарила меня несытой улыбкой.

Я обошла ее по широкой дуге и вновь приблизилась к Солнышку.

— Испытываешь ты меня, Орри, — покачал головой Сумасброд, когда я двигалась мимо. — Право слово, испытываешь!

— Я всего лишь вопрос задала! — отрезала я и опять склонилась над Солнышком.

Одни боги знали, что успели с ним сделать Блюстители до того, как на него набросился еще и Сиэй. Что же касается мертвых тел у меня за спиной, то о них и о том, кто устроил это, я думать себе просто не позволяла.

— Он пытался сохранить твою жизнь, — ответила подручная Сумасброда.

Я пропустила ее слова мимо ушей, хотя, возможно, она была права. Вот только я была не в настроении это признать. Пробежавшись пальцами по лицу Солнышка, я определила, что губы у него расквашены, а глаз подбит: он уже опух так, что едва мог открыться. Но эти мелкие раны меня не беспокоили. Мои руки переползли к его ребрам, ища, не сломано ли какое…

Что-то уперлось мне в грудь и пихнуло. Да так, что я с испуганным вскриком отлетела к противоположной стене переулка, врезалась в кирпичную кладку и ненадолго потеряла сознание.

— Орри! Орри!..

Чьи-то руки тормошили меня. Я кое-как проморгалась, разогнав плававшие перед глазами звезды, и увидела склонившегося надо мной Сумасброда. Я даже не сразу поняла, что стряслось, но потом заметила, как Сумасброд оглянулся туда, где остался Солнышко, и ярость перекосила его лицо.

— Я в порядке, — заплетающимся языком выговорила я. — Я в полном порядке…

Хотя я вовсе не была в этом уверена. Солнышко меня не больно-то пощадил. В голове продолжало глухо гудеть, из затылка, которым я треснулась в стену, расползалась боль. Сумасброд поставил меня на ноги, и я благодарно ухватилась за него, когда их со светловолосой сияющие фигуры вдруг расплылись перед глазами.

Сумасброд что-то прорычал на певучем, гортанном языке богов. Я видела, как огнистые слова истекали из его рта и блестящими стрелами уносились прочь, чтобы ужалить Солнышко. Большинство разлеталось безобидными искрами, но иные, кажется, втыкались.

Смех Лил, больше напоминавший ржавый скрежет, прервал его речи.

— Какая непочтительность, братец.

Она облизнула губы, измазанные гарью и жиром. Крови не было видно — она покамест не пускала в ход зубы. Покамест…

— Почтение нужно заслужить, Лил, — сказал Сумасброд и сплюнул на сторону. — Он пытался когда-нибудь заслужить наше почтение? Нет, он его только требовал…

Лил пожала плечами и нагнула голову, так, что неровные пряди скрыли ее лицо.

— Какая разница? — проговорила она. — Мы сделали то, что должны были. Мир меняется… Ну а я всем довольна, покуда есть жизнь, чтобы ее жить, и пища, чтобы ею наслаждаться!

С этими словами она сбросила человеческую личину. Ее рот стал открываться все шире, распахиваясь невозможным образом. Она нагнулась над неподвижным телом ближайшего Блюстителя…

Я прижала к губам ладонь. Сумасброд смотрел на Лил с отвращением.

— Плоть, отданная по доброй воле… Ведь таково, кажется, было твое кредо?

Она помедлила с трапезой.

— Эта плоть была отдана.

Чудовищный рот не двигался, когда она говорила. В теперешнем виде он был просто неспособен производить человеческие слова.

— Кем отдана? — спросил Сумасброд. — Что-то я сомневаюсь, чтобы эти люди добровольно дали себя поджарить ради твоего удовольствия!

Она подняла руку, указывая костлявым пальцем туда, где скорчился Солнышко:

— Его добыча. Его мясо. Он был волен отдать.

Лил подтвердила мои самые худшие опасения… Я содрогнулась. Сумасброд заметил это и стал бережно ощупывать мои плечи и голову. Как ни осторожны были его прикосновения, они все равно причиняли боль, и я поняла, что к утру буду вся в синяках.

— Со мной все хорошо, — повторила я; в голове постепенно прояснялось, и я рискнула отлепиться от руки Сумасброда. — Я в полном порядке. Дай посмотрю, как он там…

Сумасброд нахмурился:

— Он тебя едва не пришиб!

— Знаю.

Я обошла его. Откуда-то сзади неслись безошибочно узнаваемые звуки: там хрустели кости и рвалось мясо. Я положила себе не отходить далеко от Сумасброда, чье мощное тело, по счастью, перекрывало картину пиршества.

Я сосредоточилась на Солнышке — во всяком случае, на том месте, где он, по моим догадкам, должен был находиться. К какой бы магии он ни прибег для расправы с Блюстителями, вся она давным-давно улетучилась. Теперь он был изранен, слаб, и боль заставляла его биться, как бьется покалеченное животное…

Ох, нет. Не так. Я всю жизнь училась по одному прикосновению определять, что на душе у человека. И в отбросившем меня толчке я успела распознать капризную злобу. Вероятно, этого и следовало ожидать после того, как кудрявая богиня велела ему ценить меня в качестве друга. Быть может, я никогда как следует не узнаю Солнышко. Но то, что непомерная гордость заставила его воспринять эти слова как оскорбление, вполне очевидно.