Нора Кейта Джемисин - Наследие. Трилогия (ЛП)

И тут, в тот самый миг, когда рев стал нестерпимо громким, и я поняла, что не снесу этой мощи, мы остановились — и замерли. В воздухе. На мгновение.

А затем снова упали через бормочущие непонятные субстанции, и слои тьмы, и водовороты света, и танцующие сферы к одной-единственной сфере, зелено-голубой и несказанно прекрасной. И снова послышался рев, и мы неслись вниз, оставляя в небе раскаленный добела след. И что-то сияющее и бледное воздвиглось перед нами, сначала крохотное, потом огромное, и ощетинилось шпилями, и ослепило белым камнем, оно источало запах предательства — Небо, это было Небо, — и это белое поглотило нас целиком.

Я думаю, что снова закричала, когда упала, как была, нагая и исходящая жаром, на кровать. От удара комната пошла рябью, и грохот раздался такой, словно Вихрь приблизился к земле. И я исчезла для себя, и забытье поглотило меня.

25

ШАНС

Почему он не убил меня прошлой ночью? Так было бы проще.

Какая же ты эгоистка.

Что?

Он отдал тебе свое тело. Доставил удовольствие, которое невозможно познать в объятиях смертного любовника! Он преодолел зов собственной природы, оставил тебя в живых, и ты еще жалуешься, что тебе все не так и все мало.

Я не хотела…

Нет, хотела. Ох, дитя мое. Ты думаешь, это и есть любовь? Ты и вправду думаешь, что достойна его любви?

Это пусть он решает. А я знаю, что я чувствую.

Не будь…

И я знаю, что я слышу. Тебе не пристало ревновать — вот.

Что?

Ты ведь из-за этого на меня злишься? Ты прямо как Итемпас, ты не умеешь делиться…

Замолчи!.. Но тебе и не надо. Ты разве не видишь? Он всегда любил тебя. И всегда будет любить. Вы с Итемпасом всегда будете держать его сердце в ладонях. Да. Это правда. Но я умерла, а Итемпас безумен.

А я умираю. Бедный Нахадот.

Бедный Нахадот, бедные мы.

*

Я просыпалась постепенно. И сразу почувствовала, как мне тепло и уютно. Солнце грело лицо, его красный диск просвечивал сквозь сомкнутое веко. И мне кто-то растирал спину — экономными, круговыми движениями.

Я открыла глаза и сначала не поняла, где я. Белая, перекатывающаяся полукружиями поверхность. В голове мелькнули воспоминания о чем-то похожем, да, я же видела какие-то замерзшие фестоны взрывов, но они мелькнули и исчезли, нырнув куда-то в глубины сознания, подальше от дневной памяти. Меня озарила мысль: я — смертная, и я не готова к такому знанию. А потом и она исчезла, и я снова стала прежней. Оказалось, я завернута в толстый халат. И сижу у кого-то на коленях. Непонимающе нахмурившись, я посмотрела, кто же это.

И встретила ответный взгляд абсолютно человеческих, совершенно искренних глаз Нахадота. Точнее, дневного двойника Нахадота.

Я подскочила и рухнула на пол — хорошо, удалось быстро перекатиться и встать на ноги. Он тоже поднялся, и мы застыли в неловком молчании. Я испуганно таращилась, а он просто стоял и смотрел.

Потом он как ни в чем не бывало развернулся к крошечному туалетному столику, где стоял сверкающий серебром чайный прибор. Он налил чай — звон тонкой струйки, бьющейся о фарфор, почему-то показался отвратительным — и протянул мне дымящуюся чашку.

И я стояла перед ним нагая, как жертва в день его праздника…

Все, было и сплыло, как рыба в пруду.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался он.

Меня передернуло — что это он имеет в виду? Как я себя чувствую? А как я себя должна чувствовать? Мне тепло, уютно и приятно. Я чистая — вот, если понюхать запястье, оно пахнет мылом.

— Я тебя искупал. Надеюсь, ты простишь мне эту вольность.

Низкий, мягкий голос — успокаивающий, словно он осторожно подходит к пугливой кобыле. По сравнению со вчерашним днем он выглядел получше — посвежее и… посмуглее. Прямо как даррец.

— Ты спала так крепко, что ничего не почувствовала. Я нашел халат в шкафу.

Оказывается, у меня там халат был. Тут до меня наконец-то дошло, что он так и стоит с чашкой чая. И протягивает ее мне. Я ее приняла — больше из вежливости, чаю мне не особо хотелось. Отхлебнув, удивилась — он оказался еле теплым, да еще и с мятой и какими-то успокаивающими травами. Жажда взяла свое, и я осушила чашку. Наха молча поднял чайник — мол, как насчет добавки? Я благодарно протянула чашку, он налил еще.

— Какая ты у меня умница, — пробормотал он, пока я пила чай.

Ну что бы ему не оставить меня в покое? И таращится, и таращится, даже чаю спокойно не попьешь. Я отвернулась от него и сосредоточилась на вкусе жидкости в чашке.

— Я проснулся, а ты лежишь вся ледяная. И грязная, как не знаю что. Вся в… саже, что ли. Но от купания ты согрелась, ну и массаж помог.

Он кивнул на кресло, в котором мы сидели.

— Сесть-то все равно больше некуда было…

— А кровать на что? — пробормотала я, и меня снова передернуло.

Какой хриплый у меня голос, и горло першит. Мята пришлась весьма кстати.

Наха примолк, и на губах попыталась нарисоваться обычная злая усмешка.

— Кровать?.. О, с кроватью возникли бы некоторые трудности.

В смысле, трудности? Я заглянула ему через плечо и ахнула. От кровати мало что осталось. Ножки сломаны, рама разбита в щепки, матрас словно мечом рубили, а потом подожгли. На полу валялись перья, пух и обгорелые лоскуты ткани.

Пострадала, кстати, не только кровать! Панорамное окно пошло паутиной трещин — как оно не разбилось совсем, ума не приложу… Зеркало над трюмо разлетелось вдребезги. Один книжный шкаф опрокинулся, его содержимое рассыпалось по полу — но книги не пострадали. К огромному облегчению, я завидела среди них отцовскую. А вот второму шкафу не повезло — его перемололо в щепки, а книги разодрало в клочья.

Наха вовремя принял у меня чашку — а то бы я ее выронила.

— Придется звать кого-нибудь из твоих друзей-Энефадэ. Пусть наводят порядок. Слуг я не пустил, но не могу же я их вечно выпроваживать.

— Я… я не…

Я растерянно помотала головой.

Что произошло на самом деле, а что во сне? В памяти у меня отложились какие-то скорее метафизические, а не чувственные впечатления… Я помню, как падала. Но где дырка в потолке? С другой стороны, кровать-то… м-да… в щепки разлетелась кровать…

Пока я ошарашенно бродила по комнате, Наха молчал. Под подошвами домашних тапочек хрустели осколки и щепки. Я подняла осколок зеркала и посмотрелась в него. А он вдруг сказал:

— А ты не очень-то похожа на барельеф в библиотеке…

Я крутанулась на месте и впилась в него взглядом. Он улыбнулся. Надо же, я думала, он — человек. А оказывается… Он слишком долго и слишком странно жил. И слишком много знал, чтобы оставаться просто человеком. Наверное, он более походил на тех древних демонов, которые были наполовину смертными, а наполовину кем-то еще.

— Как долго ты знаешь? — спросила я.