Стив Лайонс - Имперская гвардия: Омнибус

— Ты был тихим человеком, Ганс Лединек, — произнес я вслух. — Но, думаю, тебе всё равно было что сказать.

Вера, увиденная мною здесь, могла проникать гораздо глубже и быть твердой, как закаленная сталь — гораздо крепче агрессивной веры Асконаса.

Кое-что новенькое я нашел в первом томе «Исследования бдительности мучеников». Определенные номера страниц были обведены, но никаких записей на них не оказалось. Пролистав книгу в поисках дальнейших странностей, я нахмурился. Здесь имелось какое-то скрытое значение, но оставалось неясным, какое именно. Я снова пробежался глазами по стеллажу: два других тома «Исследования» были случайным образом вставлены между другими книгами. Перенеся их на стол, я открыл вторую книгу на той же странице, которая была подчеркнута в первой. На полях, наряду с привычными уже любительскими толкованиями, обнаружились какие-то даты. Схема повторялась и на других страницах. Использовав тот же ключ в третьем томе, я нашел последовательности чисел, записанных между строк. Почерк Лединека был здесь настолько микроскопическим, что был едва читаемым, и его сложно было разобрать рядом с напечатанным текстом. Если бы я не присматривался специально, то ничего бы не увидел — очевидно, так оно и было задумано. Следовательно, эти цифры, скорее всего, были самой важной частью кода, а одновременно и самым рискованным делом, которое Лединек когда-либо брал на себя. Я несколько минут таращился на них, пока наконец не уловил смысл — это были координаты мест на территории улья.

Листая страницы туда-сюда, я вновь просматривал даты и координаты. Я ещё не очень хорошо представлял себе планировку Пирра, но примерно мог определить, что именно записал Лединек. Отмеченные уровни улья имели большой разброс. Самые ранние записи относились к верхним шпилям. Этажи из более поздних заметок находились так глубоко, что были близки к подулью. Но, несмотря на такой разброс, все точки оказались рядом с ядром города. Перерабатывающий комплекс — догадался я.

На последней записи был знак вопроса. Значит, это скорее была догадка Ганса, нежели что-то, увиденное им в действительности. Меня заинтересовало, что же он нашел. Это знание представляло какую-то опасность для Лединека, но из чувства морального долга мужчина решил продолжить наблюдение. А теперь он был мертв.

Возможно, Ганс следил за инквизиторами? Это объяснило бы и его осторожность, и его гибель. Последние координаты привели Лединека слишком близко к местам сражений. Никого бы не удивил тот факт, что он погиб, пойдя на такой глупый риск. Возможно, именно так всё и произошло, но эта теория была слишком удобной, и поэтому я ей не доверял.

Я оторвался от книг, обдумывая, что делать дальше. Комиссар не имеет права спрашивать с Инквизиции, но ничто не мешает оспорить действия отдельно взятых людей. Любая человеческая организация уязвима к порокам, лишь Император с Его божественной сущностью был выше подобных изъянов. В то время я едва начал знакомиться с широтой и богатством вариантов морального разложения, но уже увидел достаточно, чтобы избавиться почти от всех иллюзий. Пережитое на Мистрале очень хорошо и очень печально помогло мне в этом плане. Если окажется, что Асконас действует не на благо Империума, я сражусь с ним.

У меня имелось немного неоспоримых фактов, но на войне они и так были редкой роскошью. Я был уверен в своих догадках. Итак, Хартвиг находился под влиянием Асконаса. В конце концов, именно инквизитор был наиболее раздражён вторжением Армагеддонского Стального Легиона в мятеж Пирра. Далее, Лединек чувствовал, что обязан разузнать что-то, а затем погиб. Я понятия не имел, в чем заключался замысел инквизиторов, но увидел достаточно, чтобы понять — это было нечто пагубное. Обязанности шестой роты на Молоссе ясны, и, если Асконас будет препятствовать их выполнению, тогда я воспрепятствую ему.

Убрав книги на место, я вышел из квартиры Лединека и прикрыл выбитую дверь в качестве жеста уважения к человеку, который пытался сделать то, что считал правильным и поплатился за это жизнью. Я окажу Гансу ещё большие почести, если не позволю его смерти оказаться напрасной.

Здесь больше нечего было делать. Пришло время сражаться, и я знал, что бороться мне предстоит на два фронта.

Я нырнул за стену, и лазразряд прошел именно там, где я стоял мгновением ранее.

Бренкен выругалась, ожидая, пока охладится её плазменный пистолет.

— Опять винтовки, — глухо произнесла она из-под дыхательной маски.

— Они подбирают их с наших убитых, — кивнул я.

Из-за дыхательной маски мой собственный голос странно отдавался в ушах, а голова клонилась вперед под её весом.

— Значит, теперь мы снабжаем мятежников оружием. Замечательно.

— Славы без борьбы не бывает, капитан.

Хмыкнув, она юркнула за угол и выстрелила. Перегретая плазма испарила троих мятежников, и атакующая толпа отхлынула. Перезарядившись, наш отряд ринулся на них, всаживая лазразряды в их тела. Отступники превосходили нас в численности, но не в вооружении. У них было немного лазвинтовок, добытых с наших погибших или же с поверженных бойцов ополчения, а также из казарм на нижних уровнях, однако большинство врагов были вооружены просто обрезками труб. Проход, в котором мы находились, был очень узким, к тому же резко изгибавшимся каждые десять метров. Мятежники могли наступать лишь по трое в ряд. По мере того, как мы продвигались, теснота работала против них. Ульевики не были солдатами. У них не было дисциплины, не было никаких навыков, кроме беспримесного умения выживать. Они сталкивались друг с другом, паниковали. Одни хотели бежать, отступить, а те, что были дальше и не видели происходящего, до сих пор пытались идти вперед.

Крики ярости переходили в вопли боли и страха по мере того, как мы срезали неприятелей. Наш отряд вступил в массу извивающихся, дергающихся тел. Нас замедлила необходимость карабкаться по грудам умирающего мяса, но мы продолжали шагать вперед и убивать. Пока что наш наступательный порыв сохранялся.

— Вы это имели в виду, когда говорили о славе, комиссар? — крикнула Бренкен, перекрывая шум резни.

— В любой службе есть слава, — ответил я ей.

Я верил в это, но также понимал неприязнь Артуры. Мы должны были сражаться как следует, чтобы выиграть войну, но отдельные битвы больше напоминали уничтожение опасных паразитов.

И наш противник действительно подходил под описание. Все эти люди были дикими, оборванными. У граждан, живущих в подульях по всему Империуму, действительно было нечто общее. Вне зависимости от мира, в наихудших условиях жизни крайнее отчаяние, казалось, приводило к одинаковым проявлениям человеческой деградации. Я видел заточенные зубы, ногти, превратившиеся в когти, ритуальные шрамы, под которыми лица оборачивались наростами исковерканной плоти. Колючая проволока, шипы, битое стекло, торчащее из ладоней, щек, рук и плеч. Когда мятежники умирали, плоть и обломки смешивались окончательно. Я не знал, что хрустит у меня под сапогами — кости или неорганический хлам.