Джеймс Сваллоу - Кровавые Ангелы: Омнибус

Свет идет не из биолюмов, хотя я и вижу их свисающими с потолка. Это не настоящий свет. Это призрак света, столь же фальшивый, как и все на этом корабле, воспоминание, выуженное из нашей памяти и использованное в постройке этого демонического парадокса. Когда мы продвигаемся через ангар к двери в переборке, пространство становится еще материальнее. Звон наших шагов становится громче, менее приглушенным, более уверенным. Видел ли я раньше металлические заклепки? Теперь вижу.

К тому моменту, как я достигаю двери, восстановление воспоминания о погрузочном ангаре боевой башни завершено. Я больше не замечаю новых, убедительных деталей. И теперь я вижу слабость существа. У призрака есть пределы возможностей. Ангар кажется настоящим, но он пуст. Нет ящиков с снаряжением, на палубе нет транспортников. Только пустота и пространство. «Помрачение Надежды» не может воспользоваться всеми нашими воспоминаниями.

— Я измерю тебя, — шепчу я кораблю. Спрашиваю себя, знает ли он, что впустил внутрь. Чувствует ли меня? Ощущает ли сожаление? Знает ли он страх? Я постараюсь, чтобы познал.

Когда мы выходим из ангара в главный коридор, начинается атака. Не физическая. Вокруг нет видимых врагов. Ничего, кроме пустого коридора и тусклого, болезненного серого света. Но теперь корабль охватывает нас, и не только пьет наши воспоминания. Он пытается скормить что-то нам. Напоить нас ядом. Отравить нас нашим проклятьем. Идти по коридору — словно идти в сердце самой ярости. Мы идем против урагана психической силы. Это замедляет наше продвижение столь же верно, как физическое препятствие. Словно толкаешься в ладонь огромной руки, руки, что обернулась вокруг нас, сплетая вокруг нас пальцы. Сжимает. Выжимает самоконтроль и здравомыслие. Вдавливает в нас неконтролируемый гнев, внутрь, внутрь, внутрь, пока мы не взорвемся, выпуская ярость в безумии берсерка.

Я ощущаю, как ярость шевелится в моей груди развертывающейся змеей. Но хладнокровная часть меня, которую я не осмеливаюсь назвать душой, удерживает змею. И это тоже измеряет силы корабля. У точности атаки все еще есть границы. Это не «черную ярость» я сдерживаю. Это слишком космический гнев. Он могуществен. Он вызван силами настолько мощными, чтобы материализовать воспоминание о боевой барже. Но он все же не до равен четкому существу нашего Изъяна. Это случится, не сомневаюсь… Но нам достает дисциплины подавлять гнев этого сорта.

Я смотрю на моих братьев. Пусть в их шагах есть напряжение и усилие, их воля несломлена.

— Свет становится ярче, — говорит Столас.

— Так и есть, — соглашаюсь я. Несмотря на наше сопротивление, корабль становится сильнее. Одно наше присутствие вдыхает в него жизнь. Свет, каким искаженным бы он ни был в ангаре, приобретает все больше жизни. Мы видим коридор все дальше и дальше. Корабль со все большей и большей уверенностью в себе закрепляет детали. Лучшая видимость должна была бы облегчить наше продвижение. Но не облегчает.

Похожесть призрака сверхъественна. С каждым улучшением освещения, появляется больше признаков идеального воспоминания. Это подлинный призрак «Помрачения Надежды». Мы идем по одному из его главных коридоров, и призрак восстанавливает сложные воспоминания: обитые камнем стены и пол, готические арки, сводчатые переборки. Все это здесь. И все же, каким бы точным не было воссоздание, это все еще призрак. Чего-то не хватает.

Машинные познания Фенекса первыми дают ему ответ. Он бьет кулаком по стене правого борта. Как и ожидается, раздается стук керамита о мрамор. И все же что-то заставляет меня нахмуриться.

Альбин тоже что-то замечает.

— Что-то не так, — говорит он.

— Задержка, — объясняет технодесантник. — Очень маленькая. Звук приходит на долю секунды позже, чем должен.

— Потому что ответ разумен, — говорю я. — Это форма иллюзии. Стена нереальна. Твоя перчатка бьет по космосу, брат.

Я замечаю, как Гамигин смотрит под ноги, словно ожидая, что поверхность, по которой он идет, разверзнется без предупреждения. Если мы достигнем успеха, возможно, он будет не так уж неправ.

Из-за своего шлема-черепа Данталион предает корабль анафеме. Его голос дрожит от ненависти.

— Побереги дыхание, — говорю я ему. — Подожди, пока найдем то, что должны изгнать.

— Уже нашли, — отвечает он. — Весь этот корабль.

— И у тебя хватит сил распространить свою волю на столь большую цель? — спрашиваю его я. — Если так, то я тебе завидую.

Данталиону не нравится мой тон. Но меня это не заботит. Меня заботит, чтобы моя команда была настороже и сконцентрирована, как только возможно. Этот корабль разжигает гнев, и не думаю, что его волнует, на что он направлен. Ненависть Данталиона к «Помрачению Надежды» нормальна, достойна похвалы, просто достойна. Но она все же питает корабль. И если мы не найдем цель, которую как-то сможем повергнуть, откровенный, стремительный гнев капеллана причинит нам больше вреда, чем пользы. Мы двигаемся к мостику. Это не результат тщательного обдумывания. Мы обменялись взглядами на выходе из посадочного ангара, и по общему согласию двинулись в этом направлении. Ничего не говорит, что то, что мы ищем, находится там или где-либо вообще в корабле. Но мостик — это нервный центр корабля. Мы ищем разум. Мостик кажется логичным местом для начала поисков.

Меня беспокоит, что мы предпринимаем действия основанные только на предположении. Я не чувствую никакого направленного движения энергии варпа, что мог бы создать «Помрачение Надежды». Кажется, что нет вообще ни одного потока. Я понимаю сущность имматериума. Я знаю ее лучше, чем кто-либо еще в Империуме, кроме нашего Бога-Императора. И все же сущность «Помрачения» не поддается мне. Оно кажется инертным. Это не может быть правдой, не при этом усиливающемся свете, не при укреплении иллюзии, не с этим поскребыванием и шипением в наших разумах. Что-то здесь работает. Может я не могу найти струи, потока, сердцевины, потому что их еще нет. Корабль производит такой эффект, который могло бы производить некое поле, причем поле, растягивающееся на всю длину и ширину корабля.

— Он еще недостаточно силен, — бормочу я.

— Старший библиарий? — переспрашивает Альбин.

— Корабль все еще питается, — говорю я. — Мы не можем узнать его истинную сущность, пока он не наестся. Может тогда он начнет действовать.

— И тогда мы сможем его убить? — спрашивает Гамигин.

Я киваю.

— И тогда мы сможем его убить.

Мы идем вниз по коридору боевой баржи. Мы игнорируем боковые коридоры, открывающиеся с каждой стороны. Мы держимся прямого пути, продвигаясь через эфемерный, но непреклонный гнев. Наши нервы истрепались, усилия, требуемые на то, чтобы подавить вспышку гнева, становятся все сильнее. И больше того. Есть что-то похуже. Чем больше я напрягаюсь, тем больше я ощущаю разум. Это не он ведет корабль. Это сам корабль. Как будто это действительно и есть вернувшийся с того света. Это знание раздражает, балансируя на самой грани тактической полезности, жужжащим комаром в моем сознании. Если этот корабль разумен, я должен уничтожить его мозг. Чтобы это сделать, я должен его найти. Но «Помрачение Надежды» все еще слишком молчаливо. Это зверь, погруженный в свои сны о ярости, еще неготовый к пробуждению. Он мучает нас. Он не борется с нами.