Питер Фехервари - Ксеноугроза: Омнибус

«Может, это и так, — нехотя согласился Мордайн. Пандемониум шепотков, поучающих Ганиила, определенно притих. Нет… нет, это было не совсем так. Они не столько притихли, сколько объединились, слившись в единый настойчивый голос, который был совершенно чужим и вместе с тем до боли знакомым.

— Твой узник ждет, дознаватель, — произнес великан.

Мордайн расхаживал по камере тау, пытаясь таким образом прогнать голод. Шел четвертый день дознания, и Ганиил уже наизусть выучил чертово помещение. Времени оставалось немного, нужно было поднимать ставки.

— Расскажи мне о Клинке Зари, о’Шова, — почти небрежно бросил он.

«Империум ничего не знает об этом примечательном мече, и всё же в нем воплощены наши темнейшие страхи по поводу ксеноса-отступника».

— Клинок Зари — действенное оружие, — ровно ответил пленник.

— Но меч — странный выбор для тау, разве не так?

— У бе’гел на Аркунаше я научился иному, — чужак резко скривил губы. Возможно, это была улыбка… или нечто совершенно иное. — Я убил их вожака в поединке, ударом клинка.

— Значит, ты принимаешь новые тактики… новые идеи… — логично предположил Мордайн. — И дары Губительных Сил, быть может?

— Я не дурак, гуэ’ла.

— Хаос способен превратить в дураков даже мудрейших людей, о’Шова.

— Я — тау, — с гордостью ответил собеседник. — Я заглядывал в бездну ваш’аун’ана, который вы называете «варпом», и противостоял его отравленным отродьям. Он не властен надо мной.

— И ты так уверен в этом, Монт’шасаар? — поддразнил дознаватель. Затем он кивнул, увидев гримасу на лице ксеноса и почувствовав краткое, благословенное мгновение превосходства. Как же восхитительно было хоть раз оказаться в роли победителя.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — ноздри узника по-прежнему трепетали от гнева.

— Возможно, ты неосторожен в выборе доверенных лиц, — произнес Ганиил. — Он назвал мне твое имя, понимаешь ли… он, Калавера.

Чужак испытующе посмотрел в лицо Мордайну, и тот отвернулся, бережно прижимая ложь к груди.

— Монт’шасаар… я знаю имя, но не его значение.

О’Шова не отвечал.

«Для него это такое же больное место, как и меч, — почувствовал дознаватель. — А то и больнее…»

— Почему ты так боишься этого имени, ксенос?

— Я ничего не боюсь, — холодно ответил заключенный, — но уже говорил тебе: для тау имя означает всё. Неверно назвать кого-то — тяжелейшее оскорбление.

— Тогда вместо этого расскажи мне про Артас Молох, — предложил Ганиил. — Ведь там ты украл твой порченый варпом клинок, верно?

— Клинок был выбран, — чужак закрыл глаза, завершая спор. — И я не стану говорить о том мире.

Они вновь беседовали на следующий день, и день после него, и так до тех пор, пока дни и ночи не сплелись в единый узел острых полемик и снов о полемиках.

«Я фехтую с о’Шовой, когда бодрствую и когда сплю, — подумал или увидел во сне Мордайн, — так что, наверное, здесь нет никакой разницы».

Ганиил смутно вспомнил, как Калавера говорил ему, что на поиск ответов осталось всего шесть дней, но, несомненно, эти шесть дней давно прошли. Окна арестантского вагона покрылись изморозью, так что он не видел внешнего мира с начала дознания. Двигался ли вообще поезд-призрак или застыл в чистилище?

«Мы что, обречены вечно повторять эту игру теней? — задумывался дознаватель, слишком уставший, чтобы бояться. Впрочем, мудрый шепот, просачивающийся из его воспоминаний, — высасывающий его воспоминания, — уверял, что это не так.

«Загляни во тьму чуть глубже, и ты увидишь свет…»

И вот я вновь шагнул на игровую доску и увидел, что кандалы чужака исчезли. Ему, как и мне, стали безразличны уловки, ведь теперь только наш поединок имеет значение, хотя я до сих пор не понимаю, в чем оно состоит.

— «Шас’ва», на которое ты всё время ссылаешься… — Ганиил умолк и потер воспаленные глаза. — У Инквизиции нет данных о нем. По крайней мере, я их не видел.

— Шас’ва — это Путь Огня, — пояснил о’Шова. — Мой собственный путь.

— Ты создал свою философию? — спросил Мордайн, заинтригованный, невзирая на усталость.

— Ничего я не создавал. Только отыскивал истину и систематизировал её, когда находил, — тау помедлил, тщательно подбирая следующие слова. — Мой кадр силен и мой анклав надежно защищен моими «огненными клинками», поэтому я решил ступить на ваш’ятол, долгую дорогу между небесными сферами.

— И куда ты идешь?

— Я странствую, Ганиил Мордайн, — страстно произнес ксенос, — между мирами и звездами и странными владениями, которым ещё не могу дать имя, шагаю, будто тень от дыма, среди надежд и страхов тысячи цивилизаций, собираю фрагменты истины и смысла.

— Калавера — твой проводник?

— По ваш’ятолу никого нельзя вести, — сухо ответил чужак. — Ихо’нен такой же искатель правды, как и я.

— Что он мне и говорил, — затем дознавателя озарило: — «Ихо’нен»… Почему ты так его называешь?

— Это имя, выбранное им, — сказал о’Шова, а затем, предугадав следующий вопрос Ганиила, добавил: — Оно лишено смысла.

— Как такое возможно? Ты утверждал, что ваши имена наполнены смыслом.

— Он — не тау. Его имя ни с чем не соотносится.

— Тогда я приму и буквальный перевод, — Мордайн болезненно улыбнулся. — Порадуй меня.

— В его имени нет ничего радостного, — удивился чужак, запутанный разговорным оборотом. — «Ихо» обозначает просто «тот, кто ест», но «нен»…

Узник закрыл глаза в раздумьях.

— «Нен» — это рана, оставляющая рубец на теле и разуме. Предательство самого себя или уход со своего пути.

— «Пожиратель Грехов»? — вольно перевел Ганиил, и звучание слов убедило его в правильности выбора. — Я бы не доверился кому-то с таким именем.

— Это всего лишь игра слов.

— Ты так не думаешь! — пылко возразил дознаватель. — Калавера ничего не делает просто так. Мы оба это знаем.

Движимый чувством неясного товарищества, Мордайн наклонился вперед.

— Как ты встретился с ним?

Ксенос склонил голову, задумчиво изучая собеседника.

— Дознаватель, я не могу отрицать, что был встревожен случившимся на Артас Молохе, — тау сделал паузу, словно ожидая какой-то фанатичной вспышки, но Ганиил молчал. Удовлетворенный этим, узник продолжил: — Хотя, заглянув в бездну, я остался чуждым ей и не поддался соблазнам, само знание о её существовании накрыло меня голодной тенью. Когда ты узнаешь, что старая истина была ложью, на её месте остается глубокий шрам, — он развел руки ладонями вверх, — а путь к новой истине испещрен ещё более глубокими неправдами. Я искал тишины и одиночества, чтобы вновь обрести ясность цели.

«Иногда мне кажется, о’Шова, что твоими устами говорит Калавера», — осознал Мордайн.

— И ты нашел товарища по странствиям, — напомнил он.