Дэн Абнетт - Ересь Хоруса: Омнибус. Том IV

Впервые Император использовал Восьмой легион для того, чтобы искоренить тех, кто полагал, что грехи прошлого могут жить в Империуме. Некоторые из присягнувших Императору сделали это лишь потому, что считали, что у них не было другого выбора. Другие, видевшие расцвет и падение империй военачальников, полагали, что они просто становились частью временной структуры. Преступления против нового порядка принимали множество обличий: от Сарагонского Анклава, тайно продолжавшего творить генетические зверства, до выращивания псайкеров при дворе Антия и Марша десяти миллионов — было ясно, что даже перед мощью Императора некоторые отступали обратно к путям Древней Ночи. Когда подобные преступления требовали не просто подавления, а возмездия, Император отправлял Восьмой легион.

Казалось, такие операции хорошо подходили Восьмому легиону. То ли вследствие их генетического наследия, то ли сочетания их происхождения и идеологической подготовки, воины Восьмого легиона, казалось, имели склонность к моральному абсолютизму и стремление вершить правосудие. В мире морали Восьмого легиона не было полутонов, не было степеней греховности и невинности. Истина и ложь были как день с ночью: безусловными и неделимыми. Тьма была миром греха, лжи и чудовищ, и те, кто брели под ее покровом, понимали лишь язык крови, несший весть о быстром и безжалостном возмездии за их действия. Правосудие несло свет во тьму, и правосудие это не было ни осторожным, ни терпимым, но беспристрастным и холодным, как острие ножа. Воины Восьмого легиона были созданы, чтобы жить во тьме и сражаться за светлое будущее. По сути своей они были воинами, которые сражались за будущее, в котором не будет места тварям, подобным им самим. По крайней мере, сейчас так говорят те, кто знал Восьмой. Быть может, воспоминания слишком милосердны, быть может, нам хочется верить, что даже у подобных чудовищ было благородство, когда на деле был лишь ужас. Возможно, мы просто пытаемся оправдать жестокость великой целью, иначе как можно позволить таким созданиям жить?

Великий Крестовый поход принес человечеству мир, окончив войны между расами и народами, связав их воедино. Он разорвал оковы суеверий и освободил миллионы от прихотей тиранов. Там, где прежде был раздор и пелена невежества, теперь воцарились истина и мир. Там были высокие идеалы, но идеалы дались высокой ценой. Человечество следовало привести к просвещению, но многие пытались увести его обратно в тени, к прежним путям невежества и раздора. Император объединил Терру не только словами и союзами, но и силой оружия. Просвещение и мир нужно было завоевывать кровью. То была основная истина Пакс Империалис, и когда Великий Крестовый поход отправился к звездам, эта истина отправилась с ним.

Но кровавую цену приходилось платить не только в открытой войне. Врагов Империума было множество, и даже до того, как Хорус отвернулся от Императора, были те, кто вынашивал предательство в своих сердцах, кто произносил слова верности и в то же время сеял раздор. Пока идеалы Великого Крестового похода видели воинов, марширующих в открытой войне, на самом деле для поддержания мира применялись другие методы и велись куда менее благородные битвы. Храмы Ассасинов, сети информаторов и тайных агентов Сигиллита, протоколы уничтожения и древние, но в большинстве своем запрещенные орудия, используемые немногими избранными из легионов — все это были инструменты и воины, которыми Империум насаждал свои идеалы и на время принес в галактику мир.

Было бы слишком просто сказать, что Кёрз изменил все, и что падение Повелителей Ночи началось в тот момент, когда Император воссоединил своего восьмого сына с его легионом. Справедливей будет сказать, что на путь предательства и Кёрза, и Повелителей Ночи толкнула Нострамо. Кёрз был отцом Восьмого легиона, но у него самого было два воспитателя, две руки, сформировавшие его природу, а через него и судьбу его легиона: Император, сотворивший сущность жизни Кёрза, и планета Нострамо, взрастившая и воспитавшая его. Нам никогда не узнать, к чему Император готовил своих сыновей, но чего стоило ожидать от жизни на Нострамо, нам известно.

Это был лишенный солнца мир страданий, боли и упадка. В самом сердце цепочки планет, сохранивших возможность пересекать межзвездное пространство в Эпоху Раздора, находился мир огромных городов, дыма, промышленности и пота миллионов. Все богатство Нострамо составляли залежи адамантиевой руды под поверхностью планеты. Находившиеся вдалеке от Нострамо миры жили за счет экспорта, а адамантиевые шахты глубоко вгрызались в ее плоть. Города были трущобами из камня и железа. Километровые трубы, изрыгающие дым, устремлялись в вечную ночь. Мосты из черного металла пересекали узкие ущелья улиц и аллей. Дома, соборы и фабрики вырастали из леса трущоб, их фасады и крыши были усеяны горгульями. Подобно савану, наброшенному на мертвеца, над всей планетой висел смог, превращающий крохи света окон и фонарей в слабые пятна. Воздух наполняли пыль, дым и вонь химикатов. Они въедались в плоть каждого мужчины, женщины и ребенка, сокращая отпущенное им время. Лучшее, что могла предложить та жизнь, это медленное угасание в угнетающем рабстве, без единого намека на лучик надежды или тепло истинного счастья. Люди Нострамо были бледными, в большинстве своем сухопарыми, наделенными попеременно недоверием, черным юмором и бессердечием. Многие из них умирали, харкая кровью и темной пылью на свои убогие смертные ложа, но гибель от легочной чумы или разъеденных химикатами костей была не самым худшим концом, который можно было встретить на Нострамо.

Нострамо принадлежала тьме душой и телом, и все ее существование было ужасом, подобным рабству у ксеносов или кошмарам Темной Эры Технологий. Если здесь когда-то и были настоящие законы, то они давным-давно исчезли, поглощенные алчностью некоторых и отчаянием многих. Убийство было валютой жизни, а власть рождалась в насилии. В бесконечной нострамской ночи каждому греху — большому и маленькому, находилось место. Летописцы, изучавшие историю Нострамо, утверждают, что в то время каждый порыв ветра нес в себе чей-либо стон или крик, а каждый ребенок с детства понимал лишь закон клинка и право сильного.

Каждой частью Нострамо правили развращенные и смертоносные группировки, независимо от того, признавалась их власть или нет. От высот знати до самого глубокого переулка каждый дюйм Нострамо был чьим-то владением, чьей-то территорией или охотничьими угодьями. В трущобах жилых блоков шайки правили посредством грубого страха, убивали и пытали как им того хотелось и воевали с дикими стаями изгоев, которые больше походили на животных, чем на людей. Говорят, что многие из них поедали мертвечину, обращаясь со своими территориями, как хищник со своими охотничьими землями. В шахтах и на фабриках, которые все еще крутили колеса планетарной промышленности, банды имели имена, от которых веяло ложным авторитетом: Железные надсмотрщики, Руки Корегадо, Сыны тяжкого труда. Покрытые шрамами, с бугрящимися под ними мышцами, они ходили по улицам, звеня оружием и воняя убийством, и насаждали свой порядок, мало чем отличавшийся от рабства. В районах побогаче собирались в группы распутные сыны и дочери развращенной знати, разодетые подобно напыщенным павлинам. Убить кого бы то ни было им было столь же легко, как проронить оскорбление. Безрадостные с выбеленными лицами, Клинки Падали в плащах из драного бархата, Болтуны с отрезанными губами и выставленными напоказ заостренными зубами — таковы были потомки правящего класса планеты.