Макс Фрай - Зеленый. Том 2 [litres]

С этим заданием Эдо застрял. И ладно бы просто не получалось, ужас в том, что ему самому казалось – отлично все получается. Воображение у него всегда было буйное, а за последние дни дополнительно натренировалось, что угодно представить легко. Захотел и представил, как почти невидимые перламутровые волокна вплетаются в его золотой и зеленый огонь. Захотел и представил себя глубокой рекой, на дне которой бьют родники, голубые и белые. Захотел и представил, как Зоран рисует его портрет, по заказу добавив два новых цвета. Захотел и представил, как стоит на высокой горе и говорит таким специальным пророческим голосом: «А теперь, дорогие линии мира, давайте вливайтесь в меня!»

Каждый раз был почти уверен, что все получилось, и бежал в свою комнату, к зеркалу – проверять. Однако отражение выглядело то самым обычным человеческим телом, то потрясшим его вчера золотисто-зеленым сияющим чудищем, без единого перламутрово-белого волокна.

С горя – звучит смешно, но правда же с горя, в настроении «все равно пропадать» – поужинал. Хотя Сайрус не требовал от него аскезы, наоборот, выразительно постучал по лбу кулаком, когда Марина наябедничала, что гость ни черта не жрет. Сам зачем-то придумал, что голод поможет делу, вероятно, повысив накал духовности; похоже, – понял Эдо после третьего здоровенного куска печеной трески, – я просто перечитал эзотерической макулатуры, пока жил и томился по чему-то неведомому на Другой Стороне.

После ужина сидел на веранде – просто так, ничего не делал, даже линии мира не созерцал; знал, что усилием воли может легко перестроить зрение, но не хотел, устал. Смотрел, как зимнее море катит на берег густые темные волны, озаренные апельсиновым светом пляжных фонарей, и сам становился таким же спокойным, как море… да нет, конечно, ни хрена он спокойным не становился, только хотел.

Ладно, – рассудительно говорил он себе специальным внутренним голосом, который всю жизнь выращивал, чтобы было кому его успокаивать и утешать, – не все должно получаться сразу, в первый же день.

Но все остальное его существо скандально орало: еще как должно! В первый же день, мгновенно, немедленно, срочно. Потому что мне надо. Потому что если не получится сразу, я утрачу веру в себя, и тогда уже вообще никогда ни черта не смогу. Потому что времени нет! Потому что с Тони, какие байки для него ни придумывай, трындец случится, если я не вернусь из отпуска, когда обещал. Потому что у меня расписание лекций, вычитка корректуры, выступление на открытии Ночной галереи, новый Базелитц в Париже [11] Речь о выставке Георга Базелитца «Time» в парижской галерее Thaddaeus Ropac, которая шла с сентября 2019-го по февраль 2020 г. и Явленский с Веревкиной в Мюнхене [12], обе выставки только до февраля, и другие шикарные планы. Я не намерен ничего отменять.

В конце концов решил выспаться и попробовать завтра, с новыми силами. Поднялся, пошел с веранды в дом. Но в коридоре остановился, как вкопанный – это значит, я сдался? Серьезно? Я сдался? Я?!

Умом понимал, что это нелепая постановка вопроса. Что значит – «сдался»? Просто устал, надо поспать до утра. И одновременно точно знал, что совершает ошибку, не просто стратегическую – фундаментальную, затрагивающую самую суть.

Это так скучно, бездарно, разумно, слишком по-человечески, – думал Эдо. – Устать, огорчиться, поужинать, успокоиться, отложить работу до завтра, лечь вздремнуть. Нормальное поведение, когда занимаешься обычными человеческими делами. Но у меня-то дело не человеческое. Не может нормальный человек в себя линии мира вплетать. Видеть может; на самом деле их многие время от времени видят, включая художника Зорана, который таким вещам нигде не учился, даже ни разу в жизни со Стефаном пиво не пил. Но вмешиваться в тайное устройство реальности – точно не человеческое занятие. Для этого надо стать кем-то другим.

Вот у Иоганна-Георга такое легко получилось бы, – подумал Эдо, невольно расплываясь в улыбке. – Все как надо бы мне прикрутил. Жалко, что он не настолько галлюцинация, чтобы преследовать меня за пределами города Вильнюса. Это он зря.

Вспомнил, как они с Иоганном-Георгом стояли на мосту через речку Вильняле и как тот говорил, что в Эдо есть что-то вроде магнита, притягивающего чудеса. Не по какой-то хитроумной причине, а просто потому, что чудесам на него интересно смотреть. С Сайрусом, кстати, тоже именно это сработало, – подумал Эдо. – Я интересный, и взгляд у меня интересный, и влип интересно в интереснейшую беду, и учусь теперь интересно – быстро, легко. Вот еще и поэтому у меня все должно получиться сразу – чтобы Сайрус вконец охренел. Пусть уж лучше он меня, такого интересного, отпускать не захочет, чем бросит дело на середине, потому что я ему надоел.

Не то чтобы Эдо придумал, что ему следует сделать. Не придумал. Ничего не рассчитывал, планов не составлял. Просто не успел, потому что вдруг обнаружил, что уже выскочил из спасительного дома и теперь, беззвучно подвывая от невыносимого ужаса небытия, бежит по песку прямо к морю. С разбегу влетел в прибой – счастье, что не по пояс, а всего по колено. Острых ощущений и так хватило, вода была ледяная. Даже в теплом Элливале зима есть зима.

Он уже потом, задним числом, понял, что эта безрассудная выходка вовсе не была таким немыслимым подвигом, как ему самому казалось, пока стоял по колено в холодной морской воде. Собственно, она даже безрассудной выходкой могла считаться крайне условно – очень уж невелик был риск. За несколько минут незваной тенью не станешь, тем более, не успеешь бесследно растаять, это долгий процесс. Но пока Эдо стоял по колено в море, чувствовал себя конченым идиотом. В смысле, настоящим героем, переступившим самый свой страшный страх. Знал, что нельзя, опасно, но сделал. Боялся выйти из волшебного дома, но вышел. Хотел окунуться в море, и вот я здесь.

Сказал громко вслух, потому что кого тут стесняться, кроме нескольких миллионов невидимых мертвецов:

– Эй, чудеса, смотрите, какой я прикольный придурок. Сам в шоке. Случитесь, пожалуйста, срочно со мной.

Стоял в море, как ему самому показалось, вечность; на самом деле, наверное, четверть часа. Наконец почувствовал себя вправе вернуться в убежище – замерз как собака, значит, достаточно долго терпел.

К дому шел, конечно же, медленно – назло своему желанию побежать. На веранде сразу поднес руки к лампе и внимательно уставился на ладони. Убедился, что они не прозрачные, и чуть не умер от облегчения. Но одновременно разочарованно подумал: ну и трусло же я все-таки, совсем недолго гулял.

Обернувшись, увидел, что на пороге стоит Марина и разглядывает его с таким интересом, словно впервые увидела.