Макс Фрай - Зеленый. Том 2 [litres]

– Жизнь – тоже школа. Иногда бывает достаточно просто родиться в правильном месте. Это, знаешь, как джокера получить при раздаче – он еще не гарантия выигрыша, но, как минимум, обещание красивой игры.

Эдо наконец обернулся – невозможно бесстрастно пялиться в одну точку, когда такое рассказывают! – но увидев Сайруса, все на свете забыл. Охнул:

– Ну ни хрена же себе!

– А, – усмехнулся тот, – посмотрел каким надо зрением и увидел, что я просто дырка в реальности? Убедился, до какой степени меня нет?

Эдо отрицательно помотал головой:

– Нет, ты чего. Не дырка. Не знаю, как описать. Линии мира на тебе обрываются, но там не дырка. Не пустота. Что-то другое. Какая-то… каша? Но структурированная. Как будто музыка превратилась в туман.

– Нормально так меня припечатал. Каша! Каша!!! Вот так живешь после смерти, считаешь себя пупом вселенной, думаешь, у тебя великая тайная суть. А она – просто каша. Спасибо, любовь моей жизни. Иногда бывает полезно узнать, как выглядишь со стороны.

Пока Сайрус говорил, Эдо почти поверил, что тот оскорблен и сердит. Но в финале Сайрус махнул рукой и расхохотался, продолжая повторять: «Это надо же – «каша»! Ну приложил!»

– Структурированная, – на всякий случай напомнил Эдо, и это вызвало новый приступ веселья. Эдо показалось, что теперь вместе с Сайрусом ржет даже воображаемый Стефан, которого он прямо с утра, как проснулся, сразу представил сидящим в углу веранды, на всякий случай, с запотевшей бутылкой пива, чтобы чувак хоть какое-то удовольствие от всего этого получил.

– Вообще поразительно, как ты много увидел, – успокоившись, сказал Сайрус. – От новичка обычно не ожидаешь, что окажется так прозорлив. Но ты, похоже, и не новичок. А чего вчера прибеднялся? Такую несчастную рожу скорчил, когда я сказал про линии мира, будто тебе до хоть какого-то минимального результата пахать и пахать.

– Еще как пахать, – вздохнул Эдо. – Картина пока нестабильная. Иногда стоит моргнуть, и сразу все исчезает, приходится заново начинать. И сейчас я от разговоров сбился, все кончилось, только воздух слегка дрожит.

– Ай, да это нормально, – отмахнулся Сайрус. – Постоянство картины приходит с опытом, да и то далеко не ко всем. Так как есть – уже нормальное рабочее состояние. Шао шелат.

– Чего?

– Старый Жреческий, что ли, не знаешь? – изумился Сайрус. – Серьезно? Ну все, последние времена настали. Человек с высшим гуманитарным образованием не знает Старый Жреческий – это ни в какие ворота!.. Или ты его вместе со своей прежней жизнью забыл?

– Ужас в том, что даже забывать было особо нечего. Я считал Старый Жреческий самым ненужным предметом и демонстративно, в знак протеста прогуливал. Сам пока не помню, но так рассказывают. Ну, в общем, похоже на меня.

– Вот это ты зря. Для людей вроде тебя Старый Жреческий – предмет первой необходимости. Некоторые самые важные вещи только на нем и можно объяснить.

– Ты сейчас говоришь, как мой препод, – невольно улыбнулся Эдо. – Один в один… Ой, слушай! Я же вспомнил профессора Томского! Как он огорчался, что я прогуливаю, и пытался меня убедить, что без Старого Жреческого я чего-то самого важного про жизнь не пойму. И фамилию! Я помню даже его фамилию. И рубашку цвета сырого песка. Офигеть.

– Лучше бы ты Старый Жреческий вспомнил, а не чью-то рубашку. Ладно, попробую объяснить. «Шао шелат» – мерцающая стабильность. Совсем грубый, приблизительный перевод – «то есть, то нет». Ясно?

– Да черт разберет, – вздохнул Эдо. – Пока тебя слушаю, кажется, ясно. Но я-то знаю, что нет!

– Так проявляется принцип шао шелат, – усмехнулся Сайрус. – В мое время двойственное состояние ученика между ясностью и растерянностью считалось хорошим признаком усвоения материала. Ладно, сиди, усваивай, не буду тебя отвлекать. Завтра приду, расскажу, что дальше. А пока напьюсь где-нибудь в одиночку на радостях. Или с горя, это я еще не решил.

– С какого горя? – удивился Эдо.

– Да с такого, любовь моей жизни, что ты слишком быстро учишься. Я-то рассчитывал, ты еще задолго до первых успехов успеешь мне надоесть, и отпускать будет не жалко… Эй, ты чего? Неужели поверил? Зря: для мертвых нет ни горя, ни радости. Это просто слова.

– Теперь ты будешь смотреть на себя, – сказал Сайрус. – Разглядывать линии мира, из которых ты состоишь. Для начала смотри на руки, ноги, живот – все, что без зеркала видно. Только не перестарайся. Нет задачи выйти из тела, чтобы увидеть себя целиком.

– А что, и так можно? – изумился Эдо. – Серьезно? Выйти из тела и смотреть на себя со стороны?

– Да можно-то можно, дурное дело нехитрое, – отмахнулся Сайрус. – Только тебе сейчас ни к чему. Не отвлекайся… ну или отвлекайся. Мне-то что, я никуда не спешу. – И тут же себя перебил: – Ай, да спешу, конечно – выпить с тобой на пирсе, когда закончишь работу. Хорошенько ожить под твоим утверждающим взглядом, нырнуть в ледяную воду, и чтобы ты для меня курил.

– Оргия, – вспомнил Эдо. – Хорошее дело! Имей в виду, если когда-то отсюда выберусь, не смогу удержаться, всем вокруг буду рассказывать, что такое настоящий элливальский разврат.

– Вот ты смеешься, а у меня даже при жизни таких изысканных наслаждений не было. Хотя вроде перепробовал все… Ладно, ладно, вру, не завидуй. Были еще и покруче. Но в моем положении следует притворяться, будто все самое лучшее происходит со мной сейчас – живым-то я всяко уже не стану. С другой стороны, «лучше», «хуже» – полная ерунда, кто это измеряет? Но все самое интересное со мной уже после смерти случилось, это факт. И продолжает случаться – вот о чем мне не следует забывать. Давай, интересное, сделай мне еще интересней! Призови своего духа-помощника и посмотри на себя. Когда начнет получаться, можешь пойти поглядеться в зеркало. Оно того стоит, поверь.

Это задание оказалось гораздо трудней предыдущего, хотя, казалось бы, какая разница, на что смотреть. Скорее всего, потому, что раньше, когда реальность начинала течь, сверкать и звенеть, Эдо разглядывал не себя, а все остальное. Нельзя опереться на опыт, которого у тебя нет.

Сайрус не мог ему подсказать, как к этому подступиться. Ну или не захотел. Отмахнулся: «Ай, не придуривайся, все ты сможешь, просто сиди и смотри», – и смылся, подмигнув напоследок: «Все честно, сам знаешь, как жизнь устроена: пока студент истязает себя работой, профессор с друзьями горькую пьет».

Сидел, как дурак, до самого вечера, разглядывая не столько привычно – матерь божья, это уже у меня «привычно»! – текущий сияющий мир, а свои скучные руки и ноги. Удивлялся: почему во мне нет движения светящихся линий, соединяющих все со всем? Не настолько же я отдельный от мира. И пока не мертвец. Воображаемый Стефан взирал на него с сочувственным интересом, но так и не материализовался в углу веранды, чтобы дать полезный совет.