Лада Лузина - Бесы с Владимирской горки [litres]

– Там строят торгово-развлекательный центр, – помрачнела Катерина Михайловна. – Кому, как не мне, знать все сколько-нибудь приметные стройки Киева, – с безрадостной самоиронией сказала она.

– То есть ты знаешь владельца? – обрадовалась Даша. – Хорошо!

– Нет, плохо. Я с ним вчера ужинала.

– Так поужинай еще раз. Для дела, – Чуб сделала двусмысленное выражение лица. – Небось, не поправишься.

– Для дела – пожалуйста. Но в чем суть дела к нему? – сварливо спросила Катя, недовольная, прежде всего, самой собой и своей глупой миссией. – Спросить, не знает ли он, что в числе мусора на его стройплощадке нашли старый замок? Ведь это, по сути все, что нам известно.

– Жаль, что они уже снесли дом. Если бы дом еще стоял… Или хотя бы часть стены, хоть кусочек… Если бы у меня был хотя бы один целый кирпичик, он рассказал бы мне все! – взволнованно сказала Маша. – Всю жизнь дома, все, что он знает про этот замок!

– Хорошо. Я раздобуду тебе кирпич! – Катя явно испытывала чувство вины за случившееся и была готова искупать ее потом, кровью, походами на обед, завтрак, ужин и новыми разочарованиями после неудачных свиданий.

– Думаю, нам пора расходиться, – Василиса Андреевны вошла в комнату с подносом в руках. В большом серебряном кубке дымился отвар силы и крепкого сна. – Утро не за горами. Ясной Пани, Марии Владимировне, следует немного поспать. В Город вернулась Моровица. Эпидемия лишь начинается. И пока мы можем рассчитывать лишь на нее – на нашу Пресветлую Марию Владимировну.

Пресветлую Марию разбудил чей-то смех.

Она слышала его сквозь сон, но знала, что детский смех не снится ей… напротив, тянет ее из сна на поверхность – он там, за полупрозрачной стеной дремы, на стороне реальности.

В комнате кто-то был. Кто-то посторонний – его присутствие и растревожило ее.

Она выпрямилась на диване, огляделась. У окна балконной двери стоял Киевский Демон. Сумрак обвивал его тело и, казалось, был его истинной одеждой, способной при надобности обрести плотность, превратившись в черный плащ или смокинг, или обычные черные рубаху и джинсы.

Его восточный профиль был бесстрастным, как чеканка на древней монете – прожившей сотни веков, сменившей сотни владельцев, правителей, видевшей столько бед и кровавых переворотов, что ее уже невозможно растревожить ничем.

– Как ты вошел?… – удивилась она. – В Башню Киевиц может войти лишь Киевица.

– Или те, кого вы пригласили. Вы звали меня. Ждали. Не отрицайте. Иначе бы я не зашел. И вы плохо выглядите, Мария Владимировна.

Ни Василисин отвар, ни крепкий сон не оказали целебного воздействия. Ее тошнило и укачивало, будто она провела ночь в штормовом море на палубе корабля. Пальцы онемели, плохо слушались, и она с трудом пошевелила ими.

– Я очень устала.

– Вы ничуть не устали, – резко сказал он.

И Маша не стала спорить с собственным Демоном. Он видел истину. Она ничуть не устала – лишь позволяла окружающим называть усталостью малоприятное тошнотворное чувство, сковавшее вчера ее плоть.

Семнадцать человек, которых ей пришлось вернуть с того света, не забрали у нее много сил. Ей не раз доводилось воскрешать, и заклятие давалось на диво легко, и вчерашняя ночь не стала исключением: она воскрешала, как дышала… а вот дышать стало вдруг тяжело.

Словно люди, которым она протягивает руку, чтобы коротким рывком вытащить с того света на этот, висели прямо над бездной. И Маша видела ее, эту бездну – без дна, без краев. Бездна раскинулась не под семнадцатью, и не под семьюдесятью… Бездна разверзлась, распласталась под Киевом, под тремя миллионами киевлян! И, как положено бездне, была бездонной, бесконечной, а она, Маша, в сравнении с ней – очень маленькой.

Она не боялась смерти.

Она боялась, что не в силах одолеть эту Черную смерть, похожую на безразмерную пасть адского зверя.

И вовсе не усталость – ужас, дикий, неконтролируемый, парализующий страх, осознание своей крохотности и абсолютной беспомощности, сковывали вчера ее руки, запястья, колени, замедлили движения, вызвали тошноту, головокружение и приступ удушья. Страх отбрасывал на подходе все здравые мысли со стремительным профессионализмом легендарных каратистов 80-х годов. Страх обрывал все попытки взять себя в руки

Она не сказала о нем никому, не формулировала это даже себе – не желая пугать тех, для кого Пресветлая пани Мария осталась последней надеждой. Не хотела еще больше пугать себя. Проще было признать: я устала, достаточно чуток отдохнуть, и с третьей, четвертой попытки я возьму себя в руки.

– Вряд ли, – мрачно сказал Машин Демон. – Дайте мне вашу руку.

Она послушно протянула ему руку ладонью вверх.

На мгновение Киевский Демон прикоснулся губами к Машиной коже. И Ковалева вздрогнула. Словно за секунду кто-то переписал ее ДНК, сделал полное переливание крови, перевернул ее с ног на голову и поставил обратно. В его поцелуе не было ни эротики, ни любви – ни мужской, ни отцовской. (Глупости напридумывала себе Даша Чуб!)

Но страх вдруг ушел.

Или повелитель всей киевской тьмы просто втянул в себя черноту ее страха, вмиг слившегося с его черным плащом?

– Он может вернуться, – предупредил Демон. – Но нам хватит времени поговорить. Как вы себя чувствуете?

– Плохо.

Страх, высасывающий силы, отфутболивавший здравые мысли, отошел в сторону. (Надолго ли, на день или час? До следующей игры в гляделки с дьявольской Бездной?) Но живот ныл, как от несварения желудка, сердце было тяжелым, как киевский кирпич, печень недовольно ворочалась в боку, пытаясь уклониться от уколов, и на нёбе во рту лежал мерзкий металлический привкус.

Тело Киевиц не принимало ни болезни, ни смерти, и Маша успела забыть признаки плохого самочувствия. Но, быть может, безымянная Моровица не проходила бесследно… и во время обряда воскрешения болезнь перетекала в нее?

Не только она с ужасом взирала на Бездну – Бездна тоже внимательно смотрела на Машу… Бездна становилась Машей?

– Не вздумайте снова впасть в отчаяние, – голос Демона был как пощечина, которой приводят в чувство изнервничавшихся барышень. – Да, вы тоже ощущаете эту болезнь. Но понимаете причины своего недомогания в корне неверно, – Демон поджал губы, демонстрируя, что у них совершенно нет времени обсуждать ее страхи. – Вы – Киевица. Вы не можете заразиться или перетянуть болезнь при заклятии. Но болезнь затронула ваш Город, заразила его людей, киевлян. Болезнь подтачивает тело Киева… Потому она беспокоит и ваше тело. Ибо ваш Город – это вы.

– Но… – начала было Маша.

– Вы переживаете за свой Город, проживаете и его беды, болезни. Слепые, кажется, зовут это нынче эмпатией? Способность испытывать боль за другого. Чем больше вы сливаетесь с Городом, тем сильнее будете чувствовать это… Где болит? – спросил он. И стал похож на сурового доктора. Вот-вот из мрака теней появится черный саквояж, а из него лаковая черная трубка – слушать Машино неровное дыхание, и блестящая ложка – осматривать воспаленное горло.