Лада Лузина - Бесы с Владимирской горки [litres]

– Все это, конечно, прикольно… Но я так и не въехала, почему ты решила, что наш «Йорик» – Варвара? – нахмурилась Чуб. – И где ее голова вообще была столько лет?

– Не знаю, – сказала Маша. – Лежала вместе с древней короной в каких-то подпольях Михайловского, в подвалах, подземных пещерных тайниках монастыря, не найденных даже при разрушении Златоверхого в 30-х годах. Ведь многие наши монастыри, как и Лавра, были изначально пещерными.

– Допустим. Но докажи мне, что это – Варвара!

– Смотри, – Маша сняла с «Йорика» золотую корону и снова показала подруге нацарапанный внутри неровный схематический знак.

– Ну, Тризуб. Символ Владимира.

– Нет, я ошиблась… Это символ молнии! Молния – один из атрибутов Варвары. Молнией она наказывала ослушников. И, наконец – молния символ Перуна, место которого на Владимирской горке заняла некогда и святая Варвара, и наш князь Владимир. Трехконечная молния, словно ключ, и извлекла из тайника ее голову!

– Это все косвенные доказательства, – решила стоять до последнего Чуб.

– Давай просто проверим, – сказала Маша. – Город послал мне Варвару в ответ на Моровицу. Варвару, главную защитницу Киева от всех черных смертей. И она излечила меня… Она излечит весь Город. Ведь именно молния, небесный огонь, по нашим славянским верованиям, и выжигает бесов болезни. Небесный огнь символизировал и наш купальский костер, в котором наши предки сжигали одежду больных, а вместе с ней и сами хвори. И даже плуг, который режет землю во время ритуала опахивания, символизирует эту самую огненную молнию.

– Не понимаю, – упрямо мотнула головой Даша Чуб. – Если Варвара такая вся из себя небесная молния, почему она не спасла свой монастырь, когда его разрушали большевики? Почему не выжгла их молнией? Почему позволила им все разрушить?

– А почему со временем все чудеса прекратились? – ответила Маша вопросом на вопрос.

– Потому что они обидели святую Варвару? Отрезали ей голову?

– Нет, потому что, сделав это, они утратили веру.

– Теперь ты знаешь, за что твой дядька в башню меня поместил… – в назначенный час Федор пришел проведать приятеля на монастырскую стену. – Когда он Петра к нам в монастырь не пустил, я в сердцах признался, что знаю эту тайну, и всем расскажу. Вот он меня и запер.

– А потом ты сбежал.

Федор отрицательно покачал головой.

Убогую одежду послушника он успел поменять на новый сюртук и цилиндр, запах ладана сменил на благоухающий одеколон, обзавелся цепочкой с часами и совсем другим выражением физиономии – счастливым, другим взглядом очей – с восторгом устремленным в свое прекрасное будущее.

– Дядька твой целый кошель золотых мне дал, чтобы я ушел из обители и больше носа сюда не казал. И молчал. На том и порешили. Актерствовать пойду. Или в цирюльники – хорошеньких барышень завивать буду. Куаферный салон свой открою. У цирюльников Киева тоже покровитель архангел Михаил! Или к вдовице своей в Житомир отправлюсь, полагаю, она примет меня и без архиерейского сана…

– Да, теперь мне понятно все, – сказал Алексей.

Вот какая беда случилась с приятелем, вот отчего он богохульствовал и прекословил без меры – вот что за бес вселился в него!

– Зря ты в келью к отцу Александру полез. Он твою веру убил.

– А твою что ли – нет? Ты все еще веришь?… После такого? – изумился Федор.

– Я видел ее.

– Кого ты видел? Сон, приведение… Вот, гляди, я, убегая, ее все же украл, – показал он Алеше сребную обетницу с раки – ногу их звонаря, висевшую теперь у него на цепочке часов как брелок. – Ну и что, наказала меня громом и молнией твоя святая Варвара? Я ведь видел ее мощи. Лежит, вся сморщенная, маленькая, как двенадцатилетняя девочка… И никакая она не девушка… так… Да еще и безголовая!

– Не смей! – Алексей с размаху ударил его.

Ударил так сильно, что Федор едва удержался на монастырской стене. Но, как ни странно, приятель не осерчал, а даже напротив – впервые взглянул на Алешу со странным уважением.

– А кто тебя знает, блаженный, – помолчав, сказал он, и по его голосу Алексей понял, что сумел поколебать неверие Федора. – Может, ты и видел… может такому как ты она и являлась. Только один ты у нас такой на весь монастырь. В общем, не поминай меня лихом… Или, хочешь, пойдем со мной? Сбежим отсюда вместе?

– Я никогда не брошу ее, – сказал Алексей. – Никогда.

После крестного хода холера пошла на убыль. И третьего дня на стенах домов Города Киева появились объявления:

«Благодарение Всевышнему! Свирепствовавшая по Киевской губернии болезнь холера очень уменьшилася».

А на следующий день хоронили старца Пафнутия. Судьбами божьими скончив временное свое житие, тело его обрело долгожданный покой на кладбище в Феофании.

И, как обычно, исполняя послушание в храме, Алеша невольно поглядывал на опустевшую скамью, вспоминал горячие слова старца, но не смел судить того, кто стоит нынче перед Высшим судом.

– Варвара, – тихо сказал Алексей, – ты слышишь меня? Прости нас всех… прости нас…

А потом он увидел ее.

И отчего-то совсем не удивился.

Святая Варвара сидела на месте старца Пафнутия, печально опустив голову, глядя в свой большой золотой потир – чашу для причастия, с которой ее обычно и изображали на всех иконах.

– Не печалься, – попросил Алексей, не в силах придумать оправдания для своих предшественников. – Они не хотели обидеть тебя… Они хотели спасти веру.

– В тот день они и потеряли ее, – грустно сказала Варвара. – И не о себе я печалюсь – о вас. Падет скоро ваш монастырь.

– Отчего?

– Вот ваша вера.

Варвара встала, подошла к нему и показала свою чашу – на дне было совсем немного влаги. Ее нежное полудетское личико казалось растерянным и слегка удивленным.

– Как же я защищу вас теперь, – грустно спросила она, – если вы больше не верите мне? Вижу я, как рушится, рушится храм, простоявший восемь столетий… И он падет, и я тоже исчезну под камнями его.

– Но ведь еще немного осталось на дне, – сказала Алексей, не зная, что еще возразить, как утешить святую Варвару.

– То, что на дне – это и есть вера твоя, – сказала она. – Это все ты… Кому ты хочешь отдать это чудо? Кого хочешь спасти? Многих спасти я уже не смогу. Назови мне одно имя. Кого же?…

– Тебя… – сказал Алексей.

И все апостолы закивали на стенах, и святая Екатерина Александрийская улыбнулась ему, и на лице архистратига Михаила с иконы, украшенной двумя сотнями бриллиантов, как будто промелькнула странная зависть.