Андрей Столяров - Боги осенью [Авторский сборник]

Ему надо было разобраться с нагрузкой на первую четверть — сделать планы уроков, намеченных в сентябре, и желательно было прикинуть, какие он на себя возьмет общественные обязанности. Работы хватало. Но Сергей вместо этого только поморщился, глядя на календарь, — бросил ручку, смахнул со стола бумаги, и, спустившись через садовый участок к реке, влез в прогалины ивняка, который затрещал сухостоем.

На поляну он вышел практически сразу, и нисколько не удивился, увидев там печальную серьезную девочку, и в свою очередь опустился на гладкий валун, и спросил — тихим голосом, как будто продолжая беседу:

— Что будем делать, Муся?..

На совет он, честно говоря, не рассчитывал, но спокойная Муся передернула худыми плечами и ответила, глядя в пепельное кострище:

— Вам, наверное, следует изготовить себе «заместителя»…

— «Заместителя»? — не сразу понял Сергей.

— Ну да, куклу. За вами скоро придут. Вы, пожалуйста, поторопитесь, Сергей Николаевич…

И сама она походила на куклу: неестественно бледная, с редкими, как из ваты, бровями, костяные ладони были засунуты под колени, а носком старых кед она подталкивала головешку.

На Сергея она даже не посмотрела.

Тот спросил — запинаясь и от смущения мелко покашливая:

— Муся, слушай, а откуда ты знаешь все это? Что за мною придут и что мне теперь требуется «заместитель»? Кстати, я тут на днях услышал имя Ведьмака. Извини меня, Муся, это не тебя так зовут?..

— Меня, — ответила Муся после некоторого молчания.

— Почему?

— Потому что через меня она отдает приказания, потому что именно я говорю им, что делать, и потому что я рассказываю «ночные истории»…

— Ты с ней общаешься — непосредственно? — вздрогнул Сергей.

— Нет, со мной она даже ни разу не разговаривала…

— Тогда как же?

— Я просто догадываюсь обо всем. Иногда бывает, что — снится и повторяется. А бывает, что — раз, и вдруг какое‑то озарение… Может быть, она мне внушает, а быть может, я — сама. Ничего, Сергей Николаевич, скоро это закончится…

— Как закончится? — не понял Сергей.

— Ну в том смысле, что скоро я повзрослею. Постепенно привыкну, и она от меня отвяжется. Это — только для маленьких, для недоростков, для мелюзги. А к привыкшим она уже относится равнодушно. Если сами они, разумеется, не восстанут против нее. Вообще — она не такая уж злая, как кажется.

Сергей резко спросил:

— А учитель Мамонтов и Котангенс — я имею в виду Арнольда Петровича — ее работа?..

Муся кивнула.

— А пропавшие двое ребят: из третьей школы и Вася Байкалов?..

— По‑видимому…

— Вот, — заметил тогда Сергей. — А ты говоришь: не злая…

Девочка Муся ударила кедом по угольной головешке:

— Ну как вы не понимаете?! Она и в самом деле не злая. Она просто не любит, когда ей в чем‑то препятствуют — когда кто‑то не слушается или кто‑то выступает против нее. Вот тогда она, разумеется, бывает жестокой. Но ведь если ее не трогать, она никому не мешает. Ну — пугает, ну — иногда кого‑то наказывает. Но ведь с возрастом отстает и забывается постепенно. Главное — не надо ее раздражать. Пусть она сама по себе, а мы — как‑нибудь. И потом — тут все равно ничего нельзя сделать!..

Муся кричала, но — шепотом, у нее сильно сморщился лоб, а большие глаза растворяли лицо во влажном отчаянии.

— Я вас очень прошу, Сергей Николаевич, не надо ее сердить, а то кончится тем, что она рассердится по‑настоящему и тогда заберет у вас что‑нибудь дорогое…

— Тотошу, ты хочешь сказать. Так Тотошу она уже забрала, противная гадина. Тотошу я ей никогда не прощу…

Девочка Муся молчала. Только скулы ее болезненно заострились и прорезались складки, ведущие от носа к губам.

Она точно осунулась.

Сергей — понял.

— Дрюня!.. — выдавил он жутким голосом. И вдруг заорал — так, что разлетелись из ивняка какие‑то птицы. — Когда ты в последний раз видела Дрюню?!

Он готов был куда‑то бежать — что‑то делать, крушить, что ему подвернется. Сердце у него катастрофически разбухало, а в затылке как будто лопались тонкие жилочки.

— Дрюня!!!

Однако Дрюня уже вылезал из зарослей ивы, и угрюмое, замкнутое лицо его выглядело недовольным.

— Ну что ты кричишь, папа?

— Домой, немедленно!..

— Папа!..

— Я тебе говорю: домой!..

Удар должен был быть нанесен, и, протискиваясь в ивняк вслед за Дрюней, Сергей оглянулся: среди пепла костра, будто серые змеи, зашевелились прогоревшие головни…

Все было достаточно привлекательно. Сначала ели жареного судака, к судаку подавался чеснок, приправленный майонезом. Можно было с ума сойти от этого судака. Затем появилось мясо: запеченное в тесте и представляющее собой подрумяненные язычки. К мясу тоже был подан какой‑то особенный соус. А когда все отдулись и наступило некоторое осоловение, то неутомимая Ветка внесла громадный «Наполеон» — весь пропитанный кремом и разукрашенный кусочками шоколада.

Вид у этого «Наполеона» был потрясающий.

— Ой, девки… — в притворном ужасе простонала Татьяна. — Пощадите простую советскую женщину. Растолстею — мужики не будут любить…

Она замахала руками.

— Ничего, — спокойно ответила Лидочка, придвигая розетку. — Мужики лишь прикидываются, что любят спортивных и тощих, а на самом деле им подавай — побольше и попышнее. Чтобы было к чему приложить усилия. Правда, Сереженька?..

— Ну… бывает по‑разному, — дипломатично ответил Сергей.

— Нет, ты нам как специалист объясни!

— Какой я специалист…

— Девки, он просто признаваться не хочет. А ведь — любит, любит, чтобы всего было много!

— Любишь, Сережа?..

— Мы никому не расскажем!..

Обе они игриво подталкивали Сергея. Лица у них раскраснелись, и виновата в этом была бутылка «Твиши», которую уже опорожнили.

Ветка с некоторым пристуком опустила «Наполеон» на середину стола.

— Ладно, ладно, — сказала она грубовато. — Между прочим, у вас свои мужики имеются. Нечего тут на чужого мужа наваливаться. Лидка, я кому говорю: отодвинься!..

Впрочем, до серьезного инцидента все‑таки не дошло: Лидочка тут же отпрянула от смущающегося Сергея и, мгновенно получив за это кремовый огромный кусок, принялась уплетать его, прихлебывая кофе из чашки. Выражение глаз у нее стало сосредоточенное. Вероятно, это занятие поглощало ее целиком. Татьяна же, оставшаяся без напарницы, не решилась одна продолжать рискованную беседу, а, вздохнув и какое‑то время поколебавшись, в свою очередь погрузилась в слоено-кремовое великолепие.

Таким образом, ситуация разрядилась. Воцарилось молчание, лишь изредка прерываемое «ах!» и «ох!», да из комнаты Дрюни докатывалась музыка магнитофона.

Дрюня, видно, «балдел» — или как это у них называется.