Анастасия Сиалана - Первый всадник

И появилось первое видение. Семеро мужчин с воинской выправкой и пустыми глазами. Они черными тенями сновали в толпе первых людей, заставляя тех сопротивляться своим низменным желаниям. Наблюдая эту картину на глади воды, мне было жаль именно этих семерых. Не тех, кто поддавался слабостям, а тех, кто неизбежно был обречен носить имя порока. Им не было места на небе и не было его для них в аду. Лишь мрачное закулисье людских жизней.

— Вы — семеро грехов, — неожиданно всхлипнула.

Я даже не заметила, как из глаз потекли слезы. Одна сорвалась со щеки и упала в центр зеркала, разбивая его на брызги. Пошли круги, и видения исчезли.

— Да, Виктория. Мы семеро несчастных скитальцев, которых ты подобрала с дороги бесконечных страданий.

— Правда? — как ребенок спросила, вытирая соленую влагу с лица.

— Правда, моя огненная госпожа. Ты просто собрала нас и объяснила, что происхождение не обязывает жить, как прикажут. Можно, как люди, подавлять отрицательное и взращивать необходимое. И у нас получилось, — искренняя улыбка озарила лицо Луксора.

— Твое имя значит «роскошь» и «притягательность». Ты Похоть.

Когда я назвала его настоящим именем, у первого с конца греха закатились от эйфории глаза.

— Как долго я мечтал об этом. Именно так, без превосходства, осуждения и отвращения. Просто имя. Мое имя, — шептал Луксор с легкой улыбкой на губах.

— Назови нас, — шесть разных голосов умоляли в унисон, будто от этого зависела их жизнь, их разум и их душа. Теперь я знала, она у них была.

— Гордыня, — кудрявый гонщик на спортбайках. Он встал на одно колено, запрокинув голову.

— Зависть, — черноволосый грех упал на одно колено, остановив свой взгляд на горизонте.

— Гнев, — рыжий сбитый мужчина принял ту же позу, что и его собратья, слегка склонив голову.

— Праздность, — русый парень, та же реакция, только голова его повисла, будто сломалась шея.

— Алчность, — каштановые волосы до плеч и необычные желтые глаза. Взгляд был устремлен на меня.

— Чревоугодие — пухлый брюнет с трудом припал на одно колено, а его глаза смотрели на все и ни на что конкретно.

— Благодарим первого всадника за оказанную милость. Отныне, как и прежде, наша служба будет вечной.

Семь глоток, семь интонаций, но только один из них стоял и произносил клятву шепотом. А я уверена, что это была именно клятва, данная много сотен лет тому назад.

— Ты не боишься нас?

Я рассмеялась в лицо бессовестно прекрасному юноше. Его золотые локоны слиплись от грязи и невзгод, а кожа потрескалась от долгой жажды, но он все равно был чертовски красив.

— Неужели грех способен напугать всадника апокалипсиса? Да я руководствуюсь большинством из вас в своих поступках, — и я снова рассмеялась, но уже от удивления на юношеском лице.

— Странно. Обычно нас страшатся, ненавидят и проклинают, будто мы толкаем людей на их поступки.

— А вы толкаете?

— Нет, — тихий ответ, без намека на попытку убедить. Мой собеседник совершенно уверен, что его слова примут за ложь. Какая тяжелая и пустая жизнь.

— А хотите толкать? — заискивающе обратилась ко всем грехам.

Ответил мне последний, самый забитый и пыльный от долгой дороги грех. Похоть.

— Я хочу.

И в этой фразе было все, что нужно. Желание. Не безразличие, не слепое повиновение, а личность, что начала действовать самостоятельно.

— И как вас зовут? — спросила у парней, что обступили бус, где на широком пороге сидела я.

— Я имею в виду ваши земные имена, — поправила сама себя, поскольку не хотела задеть грехи за живое.

— Я обещал вам всех представить, и я это сделаю, — произнес Луксор и подошел ко мне ближе.

— Отлично, только мы договорились не «выкать», — напомнила Похоти о недавней договоренности. Именно тогда он и обещал мне представить всех своих товарищей.

— Гора ты знаешь, — кудрявый шатен кивнул. — А это Савелий. Тот самый, что взломал ноут тетраморфа и скачал твою курсовую. Он, вроде как, крутой хакер.

— Без «вроде как» было бы лучше, — прошипел субтильный брюнет с косой челкой и узкими, будто сощуренными, глазами. Рот его был широк, но вот губ практически не было. Он произвел на меня странное впечатление. От взгляда Зависти хотелось спрятаться.

— Не нужно так старательно пытаться смотреть на меня. Я прекрасно осведомлен, что вызываю желание отвернуться. Уж такова участь такого греха, как я. Никто и никогда не признается в своей зависти. Меня обычно прячут в темной комнате, где ночами с моей помощью перемывают косточки более успешным людям.

— Нет, просто…

Я попыталась опровергнуть слова Саввы, но он не дал мне солгать. Пресек на корню эту попытку.

— Я безобразен. Все уродства, что характерны для души, больной завистью, я ношу снаружи, прямо на своем лице. Таков лик Зависти.

Я растерялась. Просто стояла и широко открытыми глазами смотрела на глубоко раненное существо. Ведь Савелий отлично осознавал свое несовершенство и не хотел слышать ложь. Он возвысился над своей же сутью.

— Не ври ему, Ви. И не льсти. Над ним судьба поиздевалась сильнее всех из нас. Он заслуживает искренности, — тихо попросил Луксор.

Его внешность, в отличие от Зависти, была шикарной. Похоть — порок, но его проявления не отразились так сильно на его внешности. Похоть рождается глазами и воображением. Нам нравится объект нашего желания, хоть возбуждение может появиться гораздо раньше. Поэтому Луксор получил такой облик.

Что до Гордыни, то аристократичность его черт говорила сама за себя. Чаще всего этот порок был характерен именно для высшего общества. Тех, кто родился с серебреной ложкой во рту. Савве действительно не посчастливилось стать Завистью. На фоне остальных он выглядел жалким.

— У тебя чудесная душа, — и я грустно улыбнулась брюнету. Он не ответил, лишь спрятал свои неприятные глаза за длинной челкой. Теперь я знала, для чего она была ему нужна.

— Кхм, — Луксору пришлось прокашляться, чтобы скрыть подступивший к горлу комок. — Это Ирий.

Рыжий, взъерошенный мужчина кивнул мне и сделал шаг вперед. Он был мускулистым и сбитым, с широкими дугами бровей и крупным носом. Этакая горилла, но невысокого роста. Все видимые участки его кожи покрывали шрамы от порезов. Одинаковые.

Я практически уверена, что Ирий сам нанес себе эти раны, слишком ровные отметины.

— Контролировать гнев на одном лишь характере и упрямстве тяжело, — хрипло ответил на не заданный мной вопрос грех. Видимо, я слишком пристально пялилась на шрамы.

Он резал себя каждый раз, как чувствовал, что готов сорваться. Самоконтроль и боль в качестве сдерживающего фактора. Я не знала что на такое ответить. К счастью, не пришлось.