Анна Семироль - Офелия [litres]

Бело-розовые ушки русалки приподнялись, Офелия приоткрыла рот и чуть раздула ноздри. Питер нервно сглотнул. Пальцы затекли, рыба в руке казалось тяжелой, как камень.

– Пи-ит? – жалобно протянул Кевин за спиной.

Белоснежные ладони, сложенные чашей, осторожно коснулись рыбьей головы, и Питер улыбнулся: есть! В ту же секунду кто-то грубо схватил мальчишку за шиворот и отшвырнул назад.

– С ума спятил? – прогремел мистер Палмер, возвышаясь над испуганно скорчившимся на земле Питером. – Ты совсем рехнулся?

– Папа, я ничего не сделал, – севшим голосом пролепетал Питер. – Я ей еды купил, пап…

– Мистер Палмер, здрасьте, я Кевин Блюм. – Мальчишка шустро втиснулся между отцом и сыном и протянул хозяину поместья ладонь. – Знаете, я очень рад познакомиться, очень-очень! Простите, мы действительно ничего плохого не хотели, мы кормили русалку. Пит сказал, ей забыли купить рыбы, вот мы и проявили ответственность.

– Ответственность… – сквозь зубы процедил Леонард Палмер, наблюдая, как светлое пятно исчезает в глубине пруда.

Питер наконец-то сел, зашарил руками в траве в поисках отлетевших с рубашки пуговиц. Кевин, бледный и говорливый в сто раз больше обычного, нес какую-то чушь про то, как он мечтал увидеть хоть одного оттудыша и как здорово, что мистер Палмер поймал и привез такую интересную зверюшку, и…

– Она не зверюшка, – пропыхтел Питер, поднимаясь.

– Она смертельно опасная тварь, – произнес отец таким тоном, что Питеру захотелось сей же момент сигануть в пруд и утонуть. – Мистер Блюм, я очень рад с вами познакомиться. И я очень надеюсь вас увидеть в гостях при более удобных обстоятельствах. А пока прошу нас извинить, Питер проводит вас до ворот и тут же вернется домой.

Кевин снял очки, протер их расстегнутым рукавом рубахи и тут же водрузил обратно на острый нос с легкой горбинкой. Посмотрел на Питера, поникшего и напуганного, и вдруг звонко, чеканя слова, проговорил:

– Мистер Палмер, если вы накажете Пита, это будет неправильно. Вы знаете своего сына лучше меня. И точно знаете, что он никогда не ушел бы с уроков просто так. Он исправлял вашу ошибку, сэр. Вы не покормили русалку, и Пит потратил все деньги, чтобы купить ей рыбу. Мы спешили, как могли, чтобы довезти рыбу свежей. И Питер подманил русалку поближе, потому что я его об этом попросил! У меня слабое зрение, и… И если вы хотите наказать Питера, накажите меня и себя!

Питер смотрел на приятеля открыв рот. Он не ожидал, что тихий при взрослых, жадноватый Кевин за него так яростно вступится. Леонард Палмер, похоже, был обескуражен. Он сунул руки в карманы брюк, кашлянул, пытаясь скрыть неловкость. Взгляд его остановился на бумажном пакете с оставшейся рыбой.

– Что ж… В чем-то вы правы, юноша. – Мистер Палмер склонился, поднял рыбу и забросил ее в воду. – Но все же я прошу позволить нам с сыном разобраться самим.

– Пит, не провожай. Я помню дорогу.

Кевин улыбнулся, вытащил из своей сумки учебники и тетрадки Питера, протянул их приятелю.

– До встречи завтра? – промямлил Питер, исподтишка косясь на отца.

– Ага. И спасибо. Знаешь, ты классный друг!

Питер дождался, пока темные кудрявые вихры Кевина скроются среди кустов жасмина, тяжело вздохнул и поплелся за отцом в дом.

Дверь в отцовский кабинет закрылась, замок щелкнул, словно зубы хищного монстра. – Сядь.

Отец указал на кресло, и Питер торопливо в него плюхнулся. Коленки дрожали, тело, предчувствуя наказание, полнилось мерзкой ватной слабостью. Подмышки рубахи пропитал едкий пот, и Питеру было ужасно стыдно, когда он представлял себя со стороны: толстый трясущийся вонючий трус. Хорошо, хоть штаны сухие.

– Папа, прости, – торопливо произнес Питер, глядя в пол.

Он панически боялся отца, когда тот злился. Нет, Леонард Палмер никогда не бил никого из своих детей. Не запирал их в темном сарае, не заставлял отжиматься как в армии или бегать вокруг дома до изнеможения. Просто в его голосе и глазах в такие моменты оживал чужой человек. Страшный человек, который прошел войну, – и война осталась в нем. Про войну Питеру рассказала мама, сам бы он не понял, что так жутко проглядывает в его сильном и сдержанном отце в редкие минуты гнева. Он боялся войны. Слишком глубоко въелась мамина мантра, которую он слышал каждый день с самого детства: «Никакой войны здесь. Это далеко, умоляю – не зовите». Слишком хорошо запомнился разрушенный Ковентри. Альбомы черно-белых фотографий, на которых мертвых было куда больше, чем живых. Для Питера – благополучного, доброго, сытого, с рождения живущего в тепле и изобилии, – война была самым страшным из всего, что он только мог себе вообразить. Она не шла ни в какое сравнение с «русской угрозой», с вторжением оттудышей и уж тем более – со школьными проблемами или страшилками из книг. Питер видел войну на фото. Знал о ней по рассказам взрослых. Трогал руками цветы, растущие на месте жилого дома в Ковентри. И помнил, что война сделала Уилла Мерфи безумцем, и он убил себя. Война была для Питера материальной.

– Папа, я виноват. Накажи меня, но только не злись, пожалуйста. – Голос сорвался, мальчишка всхлипнул от нахлынувшего страха и умолк.

Он смотрел в пол прямо перед собой. Видел отцовские начищенные ботинки – дорогие, купленные прошлой осенью в Лондоне, когда мистер и миссис Палмер ездили на какой-то модный спектакль в театр, название которого Питер не запомнил. Ботинки, которые отец почему-то не снял при входе в прихожую, и светлые брюки, в которых он ходил дома.

– Посмотри на меня.

В голосе Леонарда Палмера не было гнева. Сдержанность – и только она. Спокойный тон, которым папа Питера, Агаты и Ларри обычно разговаривал по телефону со своими коллегами. Не страшный. И Питер несмело поднял взгляд от начищенных длинноносых ботинок к отцовскому лицу.

Отец не злился. Волновался, нервничал, то и дело касаясь то усов, то чисто выбритого подбородка. Но не злился, нет. Когда человек злится, он может только говорить сам. Или кричать. Мистер Палмер же был готов к диалогу с сыном и ждал, когда Питер успокоится. И, заметив, что сын на него смотрит, он заговорил первым:

– Давай поговорим как взрослые люди. Ты уже не такой маленький, чтобы тебя просто наказывали. В двенадцать лет стоять в углу несолидно и нелепо. Ты меня слушаешь?

– Да, папа, – уныло откликнулся Питер.

Леонард Палмер выдвинул из-под письменного стола стул, поставил напротив сына, сел. Нахмурился, представив себе, как это смотрится со стороны, вернул стул на место и опустился в кресло рядом с Питером.

– Вот и хорошо, – облегченно произнес мистер Палмер и побарабанил пальцами по резным подлокотникам. – Понравилась русалка?