Ольга Миклашевская - Змеи. Гнев божий [litres]

Краем глаза Эля отмечает, что Соловей, хоть и видит мертвецов, старается не смотреть в их сторону. Этим-то он себя и выдает.

– Тебе нравится здесь?

– Ты о чем? – чавкает челюстями еще не до конца прожевавший мармелад Соловей.

– Ну, быть среди людей, пытаться жить, как они.

Соловей усмехается.

– Так говоришь, будто сама уже забыла, каково это.

Перед глазами вновь встает заляпанная кровью арена. Как лоси стаскивают с подиума безжизненные тела и сбрасывают их в единую кучу, которая потом превратится в горстку пепла.

Смаргивает наваждение, улыбается.

– Какие-то вещи забываются быстрее, чем другие, – неопределенно отвечает Эвелина.

Они идут вдоль укутанного искусственной желтизной шоссе против потока машин, и ни один сейчас не смог бы назвать точку назначения.

– Ты ведь не просто так нашла меня, правда? Колись, птичка, а не то придется пощекотать перышки. – Он говорит это так спокойно, будто предлагает прогуляться по парку.

Эвелина вздрагивает при упоминании старого прозвища.

– Мне нужно найти кое-кого.

– А мне нужно кое-кого спрятать, – прямо говорит Соловей, – и, насколько я понимаю, это один и тот же человек.

Она с самого начала знала, что он так ответит. Понимала это, когда позволила Каракатице схватить себя у самого входа в райский сад. Осознавала, когда почти двадцать пять лет каждое утро смотрелась в грязное отражение комковатой пшенки. Ожидала, когда вышла на арену против того, кого в Божедомке побаивалась даже толстозадая надзирательница.

И все же она проделала весь этот путь, чтобы услышать именно эти слова.

Как и во время их первой встречи, которая, если подумать, случилась совсем недавно, но уже ощущается чем-то доисторическим, Эвелина разворачивается к Соловью лицом и продолжает пятиться задом, разрывая по пути напополам несчастных червячков.

– Ты не понимаешь, я совсем не такая, как ты думаешь…

– Все вы обещаете прогулки по кисельным берегам, – не выдерживает Соловка, – а потом, едва дело сделано, показываете свою змеиную натуру.

– Я не такая. – Звучит жалко и фальшиво, только это правда. – Поверь, я не причиню ей зла… Ну вот сам подумай: зачем мне вечная жизнь? Я и так бессмертная, как ты.

Мимо на сумасшедшей скорости проносится мотоциклист. Звук мотора доносится будто из другой вселенной, и так же быстро, как комета, он исчезает в ночи в поисках лучшего пристанища.

– Мы с тобой не одной крови, Эвелина, и ты это знаешь.

Он прав, но она надеялась, что он про это забудет. Да, когда-то она тоже была человеком, и ее заботили исключительно низменные потребности, но ведь это было так давно, что уже и не вспомнить. О чем она ему и говорит.

– Червивое яблоко невозможно вырастить заново, – терпеливо отвечает Соловей, потянувшись за очередной порцией мармелада.

Она не отстанет, и он это прекрасно понимает. Теперь, аккуратно надавив на его слабости, она будет преследовать его до тех пор, пока не получит хотя бы какую-то зацепку. Станет его Тенью, если потребуется: будет сводить с ума и обещать золотые горы, будет угрожать расправой над теми, кто его волнует, и доводить постоянным напоминанием о том, кем он является на самом деле. Человек бы такое не выдержал, но Соловка-то и не человек.

Желая перевести тему и не ссориться окончательно, мужчина вспоминает:

– Слушай, а как ты меня нашла?

Как и многих в этом мире, его нельзя отыскать специально. Нельзя дать объявление или спросить ближайших знакомых. Разве что…

– Вот именно, – победоносно улыбается Эвелина, – и порой цель оправдывает любые средства.

– Да ты поехавшая! – Соловей чуть не давится червячком. Откашливаясь, бьет себя кулаком в широкую грудь. – Ты?.. В Божедомку? Да ты бы сгнила в первые пару месяцев!

Эвелине нравится, когда ей вот так восторгаются. Смотрят на нее, такую крошечную, и признают, что такой малышке по силам не только войти в тюрьму для нелюдей, но и выйти из нее.

– Двадцать четыре года, – с гордостью сообщает Эвелина.

– Да ну-у-у, – неверящим тоном тянет Соловей, словно пытается убедить самого себя в том, что это невозможно.

– Представь себе!

Ровно в полночь карета хрупкой дружбы превращается в тыкву. В тот момент, когда черные стрелки часов на столбе сливаются в молчаливом экстазе, Соловей решает, что пора расстаться.

– Ты мне нравишься, но я не смогу тебе помочь.

– Почему?

– Ты знаешь.

– Но ведь я пытаюсь объяснить! Мне нужна всего одна встреча, я о большем не прошу.

– А больше никому и не нужно, – с горечью в голосе отвечает Соловей.

В это «тяни-толкай» можно играть бесконечно. А с учетом того, что обоим спорщикам, если они сами того захотят, не нужно будет делать перерывов на сон и еду, то остановить этих двоих сможет разве что вышедшая на тропу войны богиня Венера, вынувшая меч из своих звездных ножен.

Эвелина не первая, кто пытается найти птицу Феникс. Скорее всего, не она и последняя. Сколько их было до нее, тех, кто умудрялся отыскать Соловья и пасть перед ним на колени, моля хотя бы подсказать, куда он запрятал чудо-птицу? Вряд ли много, ведь это не так-то просто, но с другой стороны она для него – всего лишь одна из сумасшедших авантюристок в погоне за вечной жизнью.

– В общем… – Соловей то и дело посматривает на циферблат размером со спелый арбуз над головой у Эвелины, – …бывай, короче. Спасибо за ментов, но я, конечно бы, и сам справился. И, это, впредь держись подальше от Божедомки: таким девушкам, как ты, там нечего делать.

Он разворачивается и уходит в том направлении, откуда они только что пришли. Вряд ли возвращается в общежитие, но все же. В сердцах Эвелина смачно плюет вслед чертовому отпрыску.

– Ну и катись! – орет она во всю глотку, зная, что он услышал бы даже ее шепот. – Все равно ты здесь никому не нужен! И дома не нужен, ясно?! Ты здесь никто! Обычный ворюга, который легко зарежет случайного прохожего, но не сможет пройти мимо брошенного котенка!

Она бьет по самому больному, но Соловей не оборачивается. Идет вперед быстрым уверенным шагом, руки в карманах, шея втянута в плечи, якобы чтобы согреться.

На губах скапливается сладко-соленая влага. Не сразу Эвелина понимает, что это слезы, потому что не только забыла, каковы они на вкус, но и что может плакать. Чем сильнее она давит на Соловья, тем почему-то больнее самой.

Прежде чем раствориться в ночи, мужчина резко останавливается и оглядывается на Эвелину через плечо. Видит ее, хлюпающую носом и растекшуюся маленькой серой лужицей по асфальту, и только тогда, довольно кивнув самому себе, исчезает.

Эвелина знает его меньше дня, но уже ненавидит. Приятные прежде черты вдруг кажутся грубыми и угловатыми. Хмурость, которая раньше смешила, сейчас в воспоминаниях вызывает лишь раздражение. Микронедостатки разрастаются вширь и ввысь, превращаясь в тяжелый пистолет, курок которого спускается сам, по воле случая.