Ольга Миклашевская - Змеи. Гнев божий [litres]

Этот волк старый: половина его шкуры все еще серая, как в юности, но ровно посередине тела проходит четкая граница, после которой волос его стал белее снега. Когда их взгляды пересекаются, летавица выдерживает всего несколько секунд и, не в силах более противостоять, опускает треугольную голову к самой земле.

Когда-то давно, на заре времен, черт выстругал первого волка из дерева, но тот все никак не оживал. Из стружек и опилок появились первые гады: змеи, ящерицы, угри… И тогда один из богов решил подшутить над чертом и вдохнул в деревянного волка жизнь. Хищник тут же кинулся на своего создателя и ухватил за ногу, после чего нечистый до конца времен был обречен на хромоту. Вот и получается, что, будучи далекими по крови, змеи и волки по духу ближе друг другу, чем два сына от одного отца и одной матери.

Сегодня волки уже не так могущественны, как прежде. Большинство из них, как говорится, «собаки лешего», которых он кормит белым хлебом и которым дает указания, какую скотину или какого грешника задрать.

«Будь осторожна» , – мысленно предупреждает серо-белый волк, и летавица сдавленно кивает. Ей хочется поскорее убраться с этой поляны, но если она хотя бы дернется в сторону, то хищник тут же перегрызет ей позвоночник, не дав возможности впиться в него ядовитыми клыками.

После такого напутствия в ее голову даже закрадывается мысль о том, что, возможно, этот волк на ее стороне, но затем слышит окончание фразы:

«…берегись меня и моего брата».

Как и всякий благородный зверь, волк – по-древнему хорт – не станет нападать в первый раз. Вот во второй – разорвет на мелкие кусочки и глазом не моргнет.

Затем, так же внезапно, как и появился, хорт исчезает в сени невысоких деревьев, растворяясь среди листвы, будто сахар в крепком горячем чае.

Эта встреча заставляет летавицу немного остыть и прийти в себя, а не слепо следовать кровным инстинктам. Теперь она ползет в сторону деревни не так быстро, с наслаждением ощущая трение чешуи по сырой земле.

Сложнее всего незаметно проползти мимо здоровенного черного пса, чьи глаза спрятаны за черной кучерявой шерстью. Зверь не спит, словно чувствует, что чужак на хозяйской земле и добра от него не жди.

Летавица прячется за каменным порогом, где открывается небольшой проход в пространство под домом. Здесь сыро и холодно, но дышится даже легче, чем в зеленом лесу. Ограниченное пространство позволяет впервые за долгое время почувствовать себя в безопасности.

Прямо на уровне глаз мелькают чьи-то голые щиколотки, но летавица даже не дергается. Еще некоторое время она терпеливо выжидает, затем выползает обратно на порог, где слегка приподнимается на брюшке. Какая-то невидимая сила подхватывает ее и принимается тащить вверх, растягивая и разминая, как кусок пластилина. И вот вместо треугольной морды появляется крупное бородатое лицо, на месте пустоты – две руки с широкими ладонями. В новом теле не очень удобно, но перемены – это всегда чужое государство за безопасной границей того, что когда-то считалось привычным.

Мужчина негромко откашливается, чтобы прочистить горло, и на нетвердых ногах движется вдоль стены дома, пока не припадает к единственному окну, где горит свет. Сидящая в комнате девица не замечает его. Она сидит за столом, склонившись над пустой тарелкой, и вспоминает того, кто когда-то был ей всех роднее и милее; кто когда-то называл ее «душечка» и позволял мять свою жесткую бороду; кто хотел сделать ее всех счастливей, но отчего-то сделал несчастной.

Что-то в новой груди колет так нестерпимо больно, что хочется вернуться обратно на небо, стать горячей звездой с ледяным сердцем и продолжить наблюдать за этим миром с высоты вселенной. Только вот обратного пути нет, и, обхватив голову руками, мужчина оседает у деревянной стены и прижимается щекой к ее шершавой поверхности. По небритым щекам катятся слезы, которые миниатюрными водопадами стекают на землю, превращаясь в несбывшиеся надежды.

– Бей! Бей! Бей! – слаженно скандирует толпа.

В воздухе стоит металлический запах крови, и на арене остается дышать только собственным страхом. Чувствуя подступающую к горлу тошноту, Эвелина ненадолго разжимает губы и вдыхает через рот, но лучше от этого не становится.

Казалось бы, за двадцать с лишним лет уже можно привыкнуть к духоте, запаху пота и подвальной полутьме, в которой приходится драться желающим выйти на волю. Но каждый раз эта пытка одинаково болезненна; даже, скорее наоборот, чувствительность обостряется, отвращение выходит на новый уровень. Если поначалу это была простая брезгливость, то сегодня – ненависть к себе за то, что так и не смогла стать героиней своих собственных фантазий. Сильной, смелой, крушащей врагов одной левой.

Почему прошлая жизнь все никак не отпускает, не позволяет превратиться в птицу-воина? Эвелину по-прежнему предают нежные руки и мягкий румянец на впалых от недоедания щеках. Густые черные ресницы, которым когда-то давно завидовали соседки, становятся проклятьем, которое Эвелина с радостью передала бы кому-нибудь другому.

Из-за внешности никто не воспринимает ее всерьез. Как же: маленькая, хрупкая, как некоторые говорят, «миловидная». Такую в лучшем случае захочется оберегать, в худшем – отставить в сторону, чтобы не мешалась, а не вгрызаться в белую кожу зубами.

На арене тем временем продолжается представление. Похожий на гигантского змея с человеческой головой Полоз тщетно пытается зацепить ощерившуюся стрыгу, но старуха в ответ строит такие зверские рожи, что другой давно бы уже отступил, но только не царь-змей. Оба в полутанце кружат по арене, раскинув в стороны руки, будто в ожидании объятий. Конечно, большинство болеет за Полоза, потому что, несмотря на долгое заточение, в нем все еще остается что-то благородное, перед чем даже нечистый склонит голову в знак уважения. Баб-вампирок же в Божедомке такое количество, что одной больше – одной меньше, никому до этого особого дела нет, даже грызущим в углу ногти родственницам.

С Полозом Эвелина как-то общалась. Владыка все рассказывал про своих дочерей и про горы, которые по долгу рода должен был охранять и в спешке покинул. Эвелина сразу вспомнила себя и свой сад с золотыми яблоками. Сейчас райское местечко предстает в памяти скорее поросшей мхом фантазией, нежели реальным воспоминанием.

– ДАВАЙ, МОЧИ ЕГО! – ревет какая-то нечистая прямо на ухо Эвелине. Не специально, конечно, просто хочет поддержать сестрицу, но Эвелина едва сдерживается, чтобы не двинуть шумной бабе под ребро.

– ПО-ЛОЗ! ПО-ЛОЗ! ПО-ЛОЗ! – раздается в ответ с другой стороны арены.

Каракатица наблюдает за происходящим с небольшого кованого балкона в окружении охранников-лосей, и на ее лице Эвелина видит неподдельный восторг. «Хорошо, что хотя бы один обитатель этой крепости по-настоящему счастлив», – рассеянно думает она.