Ольга Миклашевская - Змеи. Гнев божий [litres]

Обычно так и случается, только вот до рассвета пока еще далеко, спасибо зиме.

– Никто из нас не попал в Божедомку по своей воле. Никто, кроме тебя, – доносится до Глеба приглушенное. Лица и силуэты теперь как в тумане, не прошло и нескольких стаканов.

«Божедомка?» – все же цепляется за название Глеб. Конечно, он слышал про эту тюрьму, но почему-то думал, что туда отправляют только на пожизненное. Другое наказание не остановило бы бессмертного от нарушения законов.

– Тебя это не касается, – отрезает Эвелина.

– То есть тебя мое пребывание там должно касаться, а меня твое – нет, да? Разберись сначала со своими моральными принципами, Элька, а уж потом предъявляй мне что-то. Ты ведь за двадцать четыре года мне так и не рассказала, за что села. Мое преступление-то всем известно: оно на страницах книг, переведенных на все возможные языки мира. А в чем твое прегрешение, вещая птица Гамаюн, что тебя за него без промедления отправили за решетку?

Какое-то время в комнате стоит такая плотная тишина, что Глебу приходится пересилить себя и приоткрыть один глаз, чтобы проверить, не ушли ли гости. Но нет: Эвелина стоит, прислонившись к шкафу, а Зефир по-прежнему сидит на кровати. Оба молчат.

– Я искала одного нелюдя, – наконец заговаривает Эвелина. – Его хранитель – Илья Муромец. Знаешь, как удобно? Запрячь своего хранителя в тюрьму, из которой не возвращаются, и тебя никогда никто не найдет, даже мать родная. Это тебе даже не «игла в яйце, яйцо в утке». Это концы в воду, братец. Сам знаешь, если нелюдь сам не хочет, его найти невозможно, если только хранитель не проколется.

Глеб ожидает услышать какой угодно ответ, кроме того, что дает Зефир:

– Тоже мне, удивила.

– Что, прости?

– Говорю, это и без твоих откровений всем известно.

Злость, с которой Эвелина накидывается на Зефира, не сравнима с той, с какой она гонялась с ним по комнате.

– И ты все эти годы знал, что мне нужно, и молчал? Знал, как мне нужно на волю?

– Ты ведь делала из всего такую тайну, хотела все сделать сама. Я бы был просто лишним.

Похоже, теперь они поменялись местами. Эвелина больше не ощущает себя хозяйкой положения, а Зефир кто угодно, но только не жертва. Это слышно по его набирающему обороты твердому голосу:

– Я бы, может, и помог тебе, если бы ты меня как следует попросила.

– Ах ты!..

Звуки борьбы на мгновение заглушают головную боль, которая у Глеба появилась вместе с опустевшей бутылкой ликера. Попытки вспомнить, куда они с Зефиром в прошлый раз припрятали водку, вызывают только новые приступы боли.

– Ребята, давайте жить дружно, – заплетающимся языком выдает Глеб, но до него, похоже, давно никому нет дела.

Когда кто-то с двух сторон подхватывает его под руки, он не сопротивляется. В глубине души на долю секунды зарождается червячок вины, но тут же исчезает под натиском наслаждения от осознания того, что он наконец-то окружен не змеями, а, можно даже сказать, людьми.

– Слушай, он тяжелый, как кабан, – говорит женский голос.

– Мне ли не знать, – отвечает второй. – Считай, каждый день его на кровать перетаскиваю.

– Каждый день? Алкаши. А если кто из учительниц зайдет? Вы вообще думали о том, что вас могут уволить?

– Нас? – Глеб даже сквозь помутненный рассудок представляет Зефирову улыбку. – О не-е-ет, моя дорогая. Кого-кого, а нас отсюда точно никогда не уволят.

– И все-то ты знаешь… – кряхтя от натуги, бормочет Эвелина.

Пружины матраса иглами впиваются в позвоночник, но спасительная мягкость подушки нейтрализует острую боль в спине. Глеб пытается что-то сказать, но на полпути забывает, что именно, поэтому изо рта вырываются только булькающие звуки.

Глеб просыпается от ощущения чего-то холодного и склизкого на лице. Вслепую смахивает неопознанный объект в сторону и только затем приоткрывает левый глаз. Правый, кажется, слипся так сильно, что никогда уже не откроется.

Конечно, это змея. Шипя, она отползает в сторону, телом извиваясь, совсем как стриптизерша, получившая чаевых больше, чем обычно.

– Грубо, – обижается рептилия. – Грубый детеныш.

Похмелье, как обычно, не позволяет Глебу дать связный ответ. Плюс, нет ничего бесполезней, чем спорить с воображаемой змеей о собственных манерах и воспитании.

Его больше удивляет другой голос, тот, который он обычно не слышит пятничным утром, потому что Рената уходит в школу раньше, чем он встает. Занятия в «ФИБИ» начинаются в половине десятого, что дает достаточно времени на сон.

– Проснулся?

– Ты почему не в школе? – Разум приходит в себя раньше тела.

– Собирайся.

Глеб с трудом заставляет себя сесть и, прикрывшись простыней, словно античная статуя своей каменной туникой, смотрит на творящееся в комнате безобразие. Нет, беспорядок явно не его рук дело, тем более что вырубило его вчера на удивление быстро.

Посреди комнаты лежит полураскрытый чемодан, из которого торчат щупальца рубашек и штанин. Рената маленьким торнадо носится туда-сюда; сгребает все, что попадается под руку, и ссыпает в недра чемодана.

Стресс – лучшее средство от похмелья.

– Ты чего творишь?!

– Тихо, не ори, – командует девочка. – Мы сматываемся – и как можно скорее. Я хотела это еще ночью сделать, но ты так наклюкался, что тебя и танком было бы не разбудить.

– Ну спасибо, – бормочет Глеб в прижатые к лицу ладони. – К чему такая спешка?

Рената какое-то время думает над лежащими на столе томиками по славянской мифологии, а затем без колебаний отправляет их в мусорное ведро.

– Давай потом поболтаем, – отмахивается она. – Давай лучше одевайся. Такси я сюда вызвать не рискнула. Дойдем до дороги, а там поймаем попутку. Не важно, в какую сторону.

Глеб не привык спорить с Ренатой, несмотря на разницу в размерах и положении, хотя иногда очень хотелось.

Когда он мало-мальски становится похож на человека (не считая опухшей рожи, которую он случайно увидел в зеркале, когда проходил мимо), Рената прекращает сборы и вручает ему чемодан.

– И чтобы как мышка, – предупреждает девочка и первой исчезает из комнаты.

Утро выдалось на удивление морозным. Засунув левую руку в карман, а правой подняв в воздух багаж, Глеб неуверенно сходит со ступенек. За проведенные здесь месяцы он почему-то отвык от мысли о переезде, хотя они с Ренатой и прежде нигде особенно надолго не задерживались.

Сама девочка тем временем переминается с ноги на ногу под старым широким дубом. Завидев Глеба, она корчит недовольную рожу.

– Чего ты телишься? Хочешь, чтобы тебя укокошили?

Про себя Глеб думает, что его-то как раз никто кокошить не собирается, но вслух, конечно, ничего не говорит. Он привык быть хорошим сыном, сумеет и сыграть роль ответственного отца.