Ольга Миклашевская - Люди под кожей [litres с оптимизированной обложкой]

Вот и получается, что в пятнадцать лет человек живет только мечтами о светлом будущем, а потом продолжает так существовать и в двадцать пять, и в тридцать лет, как по привычке.

Однако пятнадцатилетняя девочка на заднем сиденье одиннадцатой «Лады» цвета бетона знает еще и то, что никогда не будет ездить на такой машине. Автомобиль будто кричит о том, что его владельцы – неудачники на грани среднего класса. А если кто еще узнает, что машина куплена в кредит, так вообще здороваться перестанет. Лучше на метро ездить, чем на этом «чуде» российского автопрома.

Только вот в их районе метро откроют еще через пару десятков лет.

– Пристегнулась? – беспокоится мать за рулем. Водит она не то чтобы ужасно, но значок «туфельки» на заднем сиденье приклеила вполне обоснованно.

– Да, – пыхтит девочка, вслепую пытаясь нащупать паз для ремня. Наконец раздается победный щелчок, и можно спокойно послушать музыку. Это, конечно, не привезенный из Америки айпод, как у одноклассницы Катьки, но в качестве обязательного элемента подросткового бунта сойдет.

– Доча, хватит слушать эту свою попсу. – Мать уверенно включает радиоприемник, и из дешевых пластиковых колонок доносится джазовый скрип. – Давай проведем время вместе, в кои-то веки.

– Я вообще-то никуда не ухожу, – возражает девочка, вынув из левого уха один наушник.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

– Нет, не понимаю.

Невзирая на потенциальную опасность, женщина оборачивается и с укором смотрит на дочь:

– Не передергивай. Обязательно спорить со всем, что я говорю?

– Я не спорю.

Резкий поворот налево, и машину заносит немного в сторону, но вроде бы ничего страшного. Никто из водителей соседних машин даже не сигналит.

– Мне интересно посмотреть, как ты будешь со всем справляться, когда у тебя будет ребенок, работа сутки через двое и все хозяйство в придачу.

Девочка на заднем сиденье не понимает, что такого сложного в этом самом «хозяйстве». Не можешь – не убирайся, покупай готовую еду и уж тем более не мой каждый день обувь за все семейство. Те самые дети, ради которых ты так горбатишься, только спасибо скажут.

– Не отвечаешь? – Уже взвинченная мать краснеет, словно ее душит сделанный под шелк шейный платок в красный горошек. – Вот так ты мне платишь за мою заботу, да?

– Мам, не начинай.

Когда станет взрослой, никогда не будет выглядеть такой дурой, мысленно обещает себе девочка.

– Это я начинаю? Да я вообще ничего не делаю! – Раздраженная женщина резким движением вырубает радиоприемник, и в салоне воцаряется тишина. Тишина не густая, а редкая, рассеянная, потому что печку в этой машине из-за экономии включают только в самые трескучие морозы.

– Значит, не делаешь, – соглашается дочь.

– Еще и передразнивает… – Не ясно, чего в голосе больше: разочарования или усталости.

Они выезжают на шоссе. Раннее утро выходного дня, поэтому машин относительно немного, и многие с ветерком мчатся по мокрому после дождя дорожному покрытию. Одиннадцатая «Лада» же еле тащится во втором ряду.

Девочка на заднем сиденье продолжает мечтать о том, что она сделает, когда станет взрослой и наконец съедет от матери. Во-первых, она покрасит стены квартиры, где будет жить, в цвет слоновой кости, такой благородно-спокойный. Это ни в какую не сравнить с аляповатыми полосатыми обоями, которыми мать облепила всю квартиру, потому что эти обои она нашла в отделе уцененных товаров. Есть вещи, на которых можно экономить, а есть те, на которых нельзя. Она никогда не станет экономить на том, что будет первым видеть каждый день, открывая глаза.

И на детях своих она экономить не будет.

Мать такая ответственная, аж до тошноты. Покупает только свежие овощи, только кожаные ботинки, пусть страшные, как атомный взрыв, и резину на колесах меняет, несмотря на дыры в кошельке. Видимо, это то, на чем она не может экономить. На самых глупых вещах.

Только вот эта самая резина их сегодня не спасет, хотя могут ли они обе об этом знать?

– Мам, поднажми.

Но мать все еще обижена. Сжав сухие ненакрашенные губы, она, назло дочери, ползет еще медленнее. Пешком, наверное, быстрее было бы. Вот позорище, слов нет.

В окне соседнего автомобиля девочка замечает симпатичного подростка. Длинная светлая челка, голубые глаза, как лазерные лучи, сверкающие даже сквозь чуть затемненное стекло. Парень тоже слушает музыку, и его голова болванчиком ритмично вторит звукам в наушниках.

Красная машина с подростком внутри проносится мимо, и взгляды молодых людей пересекаются всего на мгновение. Вполне возможно, что он вообще на нее не смотрел, и это все кажется, но от этого не легче.

– Мам, мы плетемся как черепахи.

Голос матери сухой, почти без эмоций, но, как тонкая корочка льда на дороге, в любой момент готов треснуть и обнажить отчаяние.

– Стыдишься собственной матери?

– Нет, – врет девочка.

– Тебя бы в мое время, – вздыхает родительница. – Уж мой отец – царство ему небесное – выпорол бы тебя как следует. Твой бы не смог, он мямля.

– В машине?

Спор глупый, не имеет смысла, начала и конца. Противостояние того типа, когда все просто устали и не имели в виду ничего дурного, но остановиться уже не могут. Рубикон обе уже перешли.

– Чушь не неси. Конечно, на улице, чтобы все люди видели. Вот прям у этого позорного столба, – кивает женщина на оставшийся позади фонарный столб.

Руки отрываются от руля всего на мгновение, но этого хватает.

Говорят, когда такие вещи происходят, жизнь будто проносится перед глазами. Или все видится в замедленном действии. В общем, случается что-то киношное, ненастоящее, состоящее из желания режиссера растянуть момент и вызвать сострадание у зрителя.

В реальности же все происходит так быстро, что там не то что жизнь – слово не успевает промелькнуть.

Хотя, возможно, и в этой картине есть что-то нереальное. Ну не может с ними такое произойти. Не могут они, мать и дочь, обычные, среднестатистические, привлечь такое пристальное внимание самой госпожи судьбы.

По встречке со скоростью молнии несется грузовик. Водителя не разглядеть, но если бы это было возможно, то он предстал бы перед ними грузным мужчиной «чуть за пятьдесят». Густые усы с проседью, заношенный стеганый жилет, торчащая из переднего кармана, куда он обычно тянулся не раздумывая, пачка сигарет. А еще они увидели бы этого мужчину лежащего лицом на приборной панели; тело неестественно наклонено вбок.

«Сердечный приступ», – вынесут позже вердикт, но это потом. Сейчас эта массивная туша всем своим стодвадцатикилограммовым весом давит на педаль газа, и машина несется вперед, с каждой секундой набирая скорость.

Мать, по идее, должна была быстро перестроиться или в крайнем случае быстро крутануть руль вправо. Но она, как кобра на восточном базаре, завороженно смотрит на дудочку своего хозяина, не в силах ни отвести взгляд, ни пошевелиться.