Тимоти Лирик - Эльфийский порноспецназ в логове национал-вампиров

Я был зол на себя. И на шефа…

Мы возвращались с охоты, везя в фургоне два бессознательных тела.

Зангези лежал, словно мертвый. Синеватое лицо усиливало впечатление.

Моя Сонечка непрерывно подергивалась, будто ей снился кошмар, от которого она силилась пробудиться и не могла.

Мы с Оборониловым — две откормленные ящерицы в обличье уродливых людей с брюхами до пола, сидели рядом с пострадавшими, Эбонитий вел микроавтобус, аккуратно минуя следы погромов и группки праздно шатавшихся пьяных стай москвичей. Скипидарья молчала на переднем пассажирском, источая флюиды сытости и счастья.

Шеф тоже благодушествовал.

— Почему ты ей позволил с нами?.. — выдавил я.

— Я сказал, чтобы ты сам принимал решение, Яков. — Шеф деликатно рыгнул в кулачок. — И откуда мне было знать, как она отреагирует? Я — охотник, а не психолог.

Конечно, мы мало знали о наших угнетенных соплеменниках, предпочитая не общаться с ними, но в те страшные для меня минуты я не руководствовался холодным разумом. Вы меня поймете, теплокровные мои прямоходящие…

— Что делать? — задал я один из главных вопросов вашей интеллигенции, отложив «Кто виноват?» до лучших времен.

— На базе полечим. Рекреационная камера. На большее нельзя рассчитывать.

Оборонилов переваривал клопят. В детенышах клопоидола содержится особое вещество, которое приносит радость и наслаждение вкусом, притупляя остальные чувства. В силу этого шефу сейчас было совершенно до звезды, что творится вокруг.

Мне, должен признаться, тоже. Например, вообще не кольнуло состояние Зангези. Но чувства к Соне оказались сильнее химического удара по мозгу. Высшее наслаждение сменилось всепоглощающей злостью, и я врезал кулаком по соседнему сидению, проломив и смяв его, словно картонное.

— Полегчало? — равнодушно спросил Ярополк Велимирович.

До самой базы мы больше ничего не сказали.

Зангези очнулся наутро. Это была реакция на смерть носителя хапуговки. Его половинка симбиота погибла вслед за половинкой Разоряхера, едва не превратив комбинизомби в овощ.

А с Сонечкой оказалось все сложнее: медицинская интеллектуальная система проанализировала ее состояние и ввела мою красавицу (ах, мою ли?) в гибернацию. Глубокий сон продолжался почти трое земных суток, всё это время специальные боты лечили нервные связи в Сонечкином мозге.

Когда она очнулась, я сидел, прижав лоб к прозрачной стенке рекреационной камеры, в которой плавала моя девочка.

Она испугалась, я подумал было, что меня, но ее ужаснуло замкнутое пространство камеры. Соня заметалась и развоплотилась, расширив контекст. Медсистема отреагировала — выключилась, откачав физраствор и отодвинув крышку.

Я тоже перешел в широкий контекст.

— Вернись, Соня, камера открыта.

Наклонившись ко мне, моя любовь погладила меня по щеке и сказала:

— Мне и тут хорошо, милый. Здесь нет… — Она обвела широким жестом призрачное пространство, окружавшее нас. — Нет ничего плохого…

— Но и хорошего тоже нет! — Я уже распознал в ее глазах огоньки сумасшествия, но отказывался верить… — Пожалуйста, пойдем со мной.

— Ты иди, я скоро догоню.

Она одарила меня блаженной улыбкой и лизнула раздвоенным язычком в лоб.

Я вернулся в твердую реальность.

В комнате уже околачивался шеф.

— Проснулась, значит…

— Да.

— И как?

— По-моему, она не в себе. Говорит, там — лучше. И глаза…

Оборонилов запросил отчет медсистемы.

— Физическое здоровье пациентки отличное. Выявлены необратимые психические отклонения. Нарушены ассоциативные связи… — Я слушал и буквально погибал, а слово «необратимые» многократно отражалось от стенок моей пустой дурной башки.

Нет, безволосые мои приматы, это была уже не Сонечка. Она снизошла-таки до возвращения в текущий контекст, еще более кроткая, чем раньше. Послушно оделась, хотя обошлась бы и без нарядов, нагота не смущала ее. Потом ее разозлил вид Ярополка Велимировича, и шеф выслушал несколько обидных слов, сказанных неумело, но от всей покореженной души.

Уже в ее комнате, когда уложил ее поспать, ведь после гибернации мы, вылезавры, такие сонные, я удостоился еще более уничтожающего:

— Яша, ты же не убьешь меня, правда? Ты же меня не съешь?

Она выглядела такой… жалкой…

Зачем я это всё рассказываю?

Какая надобность заставляет меня выворачивать перед вами душу?

Только вина. Конечно, вина перед моей богиней, которую я сам, получается, лишил божественности.

Я покрылся красками величайшего стыда и ответил ей:

— О чем ты говоришь, милая? Сонечка, я люблю тебя.

— Я видела, как ты ешь клопов, Яша. Ты ешь разумных существ, наших лучших друзей.

— Это был сон.

— Тогда почему ты плачешь?

— …такими крупными слезами? — Я улыбнулся. — Ты болеешь, хорошая моя, и я очень хочу, чтобы ты выздоровела, чтобы стало, как раньше.

— Как на том песчаном острове? — В ее взгляде появилась какая-то детская лукавость, и меня передернуло от самой мысли, что мы воспламенимся с этим потусторонним, безвинно покалеченным мной существом.

Это как… Как с ребенком, что ли…

— Да, милая, как на острове, — тихо сказал я и лизнул ее в глазик. — Спи.

Она задышала ровнее, я посидел на краю ее постели, проклиная тот день, когда мне стукнуло в голову стать охотником.

В животе глухо ухнуло — остатки клопяток приветствовали своего пожирателя.

Кто пробовал это блюдо, тот никогда не откажется от новой облавы.

Я пошел к наставнику.

Скипидарьи на секретарском посту не было, дверь оставалась полуоткрытой, шеф сидел в кресле и барабанил пальцами по модной книге «Примерноноль», лежавшей на его коленях.

— Куда дальше, Ярополк Велимирович?

— А? — Он посмотрел на меня, как на чудесно возникшее явление. — А, это ты… Что там с Соней?

— С Соней полный пиздец, — устало вымолвил я. — Она боится, что я ее съем, и хочет снова на песчаник.

— А ты?

— А я хочу на новую охоту. Куда летим?

— Никуда я не полечу, Яша. — Оборонилов встал, бросив книгу на пол, прогулялся до бара, вернулся с коньяком и двумя стаканами. — Я дисквалифицирован за прошлую охоту. Да и эта сложилась совершенно неудовлетворительно. Кодекс…

— В жопу клопоматери ваш драный кодекс! — проорал я, ничуть, кстати, не удивив шефа. — Вся эта напыщенная самурайщина о высшей мести и эстетике возмездия — полная чушь! Охота — это счастливый шанс вкусить самой лучшей жратвы во вселенной, вот что такое эта ваша охота!

Я много чего еще наговорил, пока не заткнулся, а Ярополк Велимирович терпеливо ждал, держа два наполненных стакана.

— Всё? — ласково поинтересовался он, когда я залепил пасть. — Тогда выпьем.

И мы сделали это по-русски — до дна.