Ольга Миклашевская - Люди под кожей [litres]

– Больная, что ли?

– Давай, Мира, давай. Ты достаточно времени провела в этом теле, чтобы понять, на что оно способно.

Денис чуть ослабляет хватку, когда понимает, что Драгомира все-таки решается последовать совету Дарьи. Она засовывает ожерелье целиком себе в рот, запрокинув голову назад, будто пытается проглотить очень длинную макаронину.

Удивительно, но даже Яга не шевелится: она просто стоит и внимательно наблюдает. Кажется, даже старая карга поняла, что хочет сделать Дарья.

Когда украшение полностью исчезает во рту у Лизы-Драгомиры, она внезапно мякнет, глаза ее закатываются, а ноги больше не держат ставшее внезапно слишком тяжелым тело. Она оседает на пол без каких-либо признаков жизни.

Кольцо, позволяющее управлять людьми. Серьга, позволяющая ее обладателю видеть правду. Подвеска, исполняющая мечты.

Дарья думала, что «прозрела», когда Денис подарил ей серьги в честь годовщины. Каким-то мистическим образом стала подмечать мельчайшие детали, узнала об измене мужа, а главное – увидела свою настоящую тень. С каждым днем ей открывалось все больше правды: и что муж ее не человек, и что мать так и не выжила после той аварии, и что дети были лишь утешением для ее несуществующей жизни. С того самого дня семнадцать лет назад ей суждено было стать Волчьим пастырем, и она осознанно взяла на себя эту ношу.

На самом деле, серьги были не причиной, но катализатором.

Что касается Драгомиры, то когда-то давно она бы что угодно отдала для того, чтобы вновь ощутить на своей коже тепло солнца, выпить чаю или даже почувствовать горечь от отцовой пощечины. Она жалела о том, что сделала со своим старым телом, потому что со временем, конечно, поняла, что обманщик Богдан совершенно не стоил той жертвы. Да, он изменил ей с другой женщиной накануне их свадьбы, но сейчас эта причина кажется мелкой и совершенно не стоящей того, чтобы броситься в реку.

Она снова ошиблась, когда доверилась другому мужчине. Пастырь пообещал ей настоящее тело, но целую сотню лет держал ее у себя в кармане в ожидании подходящего. Драгомира не понимала, чего он ждет, но он все уверял, что время скоро придет и что нужно немного подождать.

Только оказавшись внутри восьмилетней Лизы, Мира поняла, что ее обманули. Что она должна была хранить и лелеять этот сосуд фактически против своей воли до той поры, пока облака не опустятся над землей достаточно низко.

Лиза так никогда и не ушла. Она была с Мирой, когда та чистила зубы, когда ходила в школу, а затем – в университет и на работу, когда та спала в своей кровати, когда та спала с другими мужчинами, когда сидела у воды, тоскуя по своему хвосту.

Это как иметь противную младшую сестру, но в том же самом теле. Никакого удовольствия.

Со временем Драгомира даже прониклась к Лизе сочувствием. С каждым днем она все больше осознавала, что, похоже, из них двоих лишняя здесь именно она, но изо всех сил подавляла в себе эту мысль. Так она решила убить хозяина с помощью единственного, кому это было под силу. Только просчиталась.

– Что с ней? – не понимает Лев. Он кидается к безжизненному телу девушки, которую едва знал, но Денис не дает ему подступиться.

Он не видит бледную Тень, выскользнувшую изо рта Лизы и исчезнувшую в темноте.

– Забери его с собой, – обращается муж Дарьи к старухе. – Теперь, когда ты наконец сможешь отправиться на покой.

– Как знаешь, – хрустит челюстью Йама, едва заметно склоняет перед давним соперником голову и щелкает пальцами.

Лев-человек в мгновение ока превращается в того, кем он был всегда: защитника дома, на ком оставалась привилегия – впускать пастыря или нет. На какое-то время он забыл о своем истинном предназначении, но все по воле хозяйки, в свое время пославшей его в столицу искать пропавшие камни. Теперь, когда они были проглочены, не остается ничего, кроме как покориться судьбе.

– Куда ты теперь отправишься? – продолжает светскую беседу Денис, будто ничего такого сейчас не произошло.

Старуха пожимает острыми плечами:

– В Беловодье, коли пустят, раз уж ворота снова открыты. А коли не пустят, отправлюсь Тенью по земле и буду нашептывать людям об их грехах. А ты, наверное, встретишь мою мать?

Денис медленно закрывает и открывает глаза в знак согласия.

– Ну, тогда передавай ей от меня привет, – продолжает Нина. – Мы с ней давно не виделись.

Верлиока наблюдает за произошедшим с нескрываемым интересом. Ему даже уже почти не хочется ни есть, ни плакать. Последние слезинки-дождинки упали с неба как раз незадолго до эпохальной сцены изгнания Теней.

Верлиоку Тени никогда не волновали. Для него они даже не как тараканы – как невидимые блохи. К тому же они питаются страхами и надеждами, а вовсе не выпивают душу целиком, как одноглазый наездник облаков.

Но даже с высоты своих владений он видел, что Теней становится все больше и больше. Они сновали по подворотням, залезали за шиворот к случайным прохожим и поджидали детей в ведерках, пока те копошились в песочнице.

Чем крупнее город, чем больше в нем жизни, тем привлекательней он для Теней. Как же, тут вам на выбор любые пороки общества: от невыполненных уроков до проституции.

Но чем больше люди обращались к жизни, до краев заполненной поп-культурой, дешевыми любовными романами, видео с котиками, анонимными форумами и чужими фотографиями, тем темнее становилось небо. В какой-то момент в Беловодье приняли решение запереть ворота изнутри, а те последние, кто успел проскользнуть в райское местечко, быстро обрели свое истинное лицо и стали чертями.

Только Верлиоке на все это было наплевать. Он не относил себя ни к миру людей, ни к миру богов. Да, он когда-то родился из бурь и тумана, но в обозримом будущем ему не нужно было умирать.

Правда, в единственный день раз в тридцать лет, когда ему разрешалось спускаться к людям, он вдруг почувствовал, как сильно устал. Голод исчез, оставив после себя ощущение пустоты, которую уже не хотелось заполнять.

И сейчас он смотрит на странного вида получерта-полуженщину и даже в чем-то ей завидует.

Они остались одни на огромной крыше свежеотстроенного небоскреба: только он, это странное существо, и крохотная человечка, котенком свернувшаяся на бетонном полу. Впервые за много столетий ему не хочется съесть это непорочное создание – ему ее жалко.

– Эй! – Дарья постепенно возвращается к своему «нормальному» облику: обычные глаза, обычные руки, обычная тень. – Эй, ты слышишь меня? Лиза?

Девушка на земле издает непонятный звук: то ли рычание, то ли стон отчаяния. Дарья не обращает внимание на все протесты и продолжает тормошить худенькое тельце.

– Мам, отстань, – ноет девчонка, – дай поспать.

И переворачивается на другой бок.