Мария Демидова - Катализатор

— Если я пообещаю, что не выставлю свою кандидатуру, ты откажешься от дуэли? Ну её к чёрту, а?

Колдунья ответила не сразу.

— Сорвём шоу — придётся платить неустойку. Ты видел эту цифру?

— Вон твоя неустойка лежит. — Эш кивнул на оставленную без внимания шпагу. — Если не хватит, у меня ещё много чего интересного есть. Покупателей найти недолго.

Джин сглотнула.

— И ты действительно готов позволить кому-то рисковать жизнью? — осторожно спросила она.

— Я не готов позволить этого тебе.

Колдунья неуверенно провела ладонью по его волосам. Вот сейчас способности Криса точно не помешали бы…

— Не волнуйся. Твой донор никуда от тебя не денется, — пообещала она. — Но сейчас дело не только в тебе. Просто если есть хотя бы ничтожный шанс остановить войну, его надо использовать. Чем бы ни пришлось рискнуть.

— И ты видишь этот шанс?

— Я просто верю, что путей всегда больше чем два, — пожала плечами Джин. — И, честное слово, я рискую меньше, чем кто бы то ни было.

Эш вздохнул и обернулся.

— Я могу хоть как-то тебе помочь?

Колдунья улыбнулась.

— Ты можешь довериться мне. И простить, если я проиграю.

Отвечать на её улыбку Эш не спешил.

— У меня будет на это мало времени. Но, думаю, я успею.

Устав мерить шагами гостиную, Эш вышел на улицу, быстро спустился по ступеням веранды и, не сбавляя хода, углубился в тёмный ночной лес. Звёзды и полная луна давали мало света, но его всё же хватало, чтобы вовремя огибать деревья. Большего и не требовалось.

Оружейник был зол, как тысяча голодных койотов. Зол на себя, на Джин, на Виктора Иномирца, на весь белый свет. Чужая жизнь уходила из рук, ускользала из-под влияния, и он ничего не мог с этим сделать. Ему оставалось только смотреть. И это было куда страшнее, чем самому выйти на смертельный поединок.

Формально Эш, конечно, мог многое. Мог ещё две недели назад настоять на своём, опередить Джин, не дать ей позвонить в редакцию этого чёртова шоу. Мог обмануть её, запереть дома, опоить снотворным… В конце концов, обещание — это всего лишь слово. Разве его ценность сравнима с ценностью человеческой жизни?

И всё бы ничего, вот только однажды он так уже думал. И призвал демонов, изгнать которых не может до сих пор. Оставить Джин наедине с ними — предательство.

Эш вспомнил, как она плакала во сне. Не кричала, не стонала, а тихо плакала, уткнувшись лицом в подушку, дрожа и задыхаясь. Как вцепилась в него обеими руками. Как сбежала из квартиры — лишь бы не дать ему возможности возобновить уговоры… Он не спорил. Он никогда не спорил с Джин во время приступов. Может быть, зря? Может быть, нужно было поступить иначе? Может быть, нужно было остановить её ещё тогда — в момент, когда она не думала о спасении мира? Вопросы. Только вопросы без ответов.

«Береги эту девочку, Эштон».

Он и берёг. Сначала потому, что она была его донором, потом — потому, что она была его Джин. Маленькой сильной Джин. Единственным человеком, рядом с которым он мог позволить себе слабость. Понять бы теперь, чем было согласие с её решением: силой, слабостью, неизбежностью? Или, как он надеялся, знаком доверия и уважения.

Эш привалился спиной к дереву и тяжело выдохнул. Доверие и уважение жалобно трещали, с трудом выдерживая натиск куда менее чётких, но куда более сильных чувств. Беспомощность. Неспособность уберечь Джин от неумолимо наступающего завтра. Невозможность заставить её изменить решение. Нежелание её заставлять. Он мог бы сломить её упорство. Наверняка мог бы. Но одна мысль об этом вызывала физическое отвращение.

«Ты хотел вернуть ей свободу? Вот её свобода. Наслаждайся».

Замах. Удар. Кулак скользит по шершавому сосновому стволу. Боль туманит мысли. Только на пару секунд.

Если всё закончится так, им лучше было вообще не встречаться. Избалованные силой и потерявшие опору, израненные и запутавшиеся, они втащили друг друга в новую жизнь, не думая о последствиях и не очень понимая, кто кого спасает. Они выжили и научились жить. Для чего? Чтобы теперь вот так, из-за какого-то ненормального пришельца, из-за какого-то дурацкого пророчества…

Замах. Удар. Жёсткие чешуйки сосновой коры сдирают кожу. От жгучей боли слезятся глаза.

«Есть три вещи, с которыми можно только смириться, — сказал два дня назад Дарен Тиг. — Погода, смерть и чужой выбор».

Первые два пункта Эш освоил. Остался третий. Самый сложный.

Тяжело дыша, оружейник брёл по лесу, не разбирая дороги. Разбитые руки то и дело дёргала боль, кровь стекала с пальцев и капала на замёрзшую к ночи землю.

Ноги сами вывели его обратно к дому. А может, дело было в донорской связке — невидимом поводке, энергетической капельнице, безошибочном компасе, всех свойств которого Эш не знал до сих пор. Они с Джин были связаны, и, похоже, нечто неведомое, обычно называемое судьбой, не хотело разрывать эту связь раньше времени. Одна сила на двоих, одна жизнь и одна смерть — всё честно.

Эш заснул под утро, неожиданно успокоенный простой истиной: если Джин проиграет, ему не придётся с этим жить.

Когда он проснулся, за окном уже было светло. Эш взглянул на часы. Девять. Не так плохо. Он ожидал, что вообще не сможет заснуть, но усталость и нервное напряжение взяли своё, и несколько часов отдыха организм всё-таки урвал.

Джина сидела на кухне, смотрела в окно и, похоже, даже не услышала его шагов. По крайней мере, никак на них не отреагировала. Как и на то, что Эш прошёл мимо, снял с полки чайник, разжёг огонь на плите. Остановившись у окна, оружейник долго бездумно разглядывал частокол сосновых стволов. Под мягкий шум закипающей воды, под неподвижную тишину, зависшую над столом, под едва слышное беспощадное тиканье, отсчитывающее время. Эш снял часы, остановил завод. Выключил газ, начал заваривать чай, сосредоточившись на медленных привычных действиях. Редкое позвякивание посуды тонуло в ватной тишине.

Он сел за стол спиной к окну. Обхватил руками горячую чашку. Джин скользнула взглядом по воспалённым, разбитым в кровь пальцам. Встала, отодвинув в сторону нетронутый завтрак. Достала из шкафа бинты, пластырь, перекись водорода. Вернулась за стол. Молча притянула к себе руки Эша и начала медленно и методично обрабатывать раны. Засохшая кровь смывалась плохо, но Джина не торопилась. Рядом с тарелкой росла горка потемневших ватных тампонов. Остывал чай. Часы молчали.

Криса знобило.

Ещё утром из сна его выдернуло сгустившееся в воздухе напряжение. Он встал, закрыл форточку, попытался отгородиться от нервных колебаний окружающего пространства, но привычные блоки сбоили, и заснуть снова ему так и не удалось.

В детстве он удивлялся, что можно не скручиваться узлом от боли и страха, когда кому-то лечат зуб, а ещё десяток ровесников толпятся рядом, пересекаясь полями и отчаянно паникуя. Что можно не захлёбываться ощущениями, беря в руки простейший артефакт или случайно прикасаясь к чужой батарейке. Почему другим можно, а ему нельзя? Почему одноклассники завидуют его доступу в полицейский участок, а сам он не может спокойно находиться там и десяти минут?