Татьяна Богатырева - Чувство ежа

Бенвенуто обиженно фыркнул, мол, я тебя насквозь вижу. Все вы такие, когда нужна помощь – великий мастер и учитель, а как не нужен – так сразу индюк. Не подлизывайся, все равно не верю!

Ага. Не подлизываюсь.

Просто схожу с ума.

Вон и Киллер смотрит как на больного. Срочная консультация со специалистом по душевному здоровью. Здрасьте, дядя доктор, у меня в голове живет Бенвенуто Челлини, и я не хочу об этом поговорить! И вас, синьор Бенвенуто, попрошу временно заткнуться!

«Мальчишка! Я не буду с тобой разговаривать, даже если попросишь!»

Не попрошу, еще чего, шизу себе просить!..

– Эй, Дон! Говори по-русски, а? – оборвал безумный диалог Киллер.

– А?.. – Дон захлопнул дневник, знакомый до последней буквы, и для надежности прикрыл его тетрадью. – А я по-каковски?

Киллер хмыкнул и передразнил длинно-ругательной фразой на староитальянском.

– Увлекся, – пожал плечами Дон. – Слушай, но сказочка-то хороша! Хоть сейчас роман пиши.

– Дюма, ага. Мадонна Феличе в исполнении Анжелины Джоли… э… – Киллер резко посерьезнел. – Дон, скажи мне, что это совпадение.

– Совпадение. Мало ли Феличе на свете, друг Горацио, – кивнул Дон, сам себе не веря.

Хотя если это шиза – а это шиза! – то ничего удивительного, что подсознание выдало образ мадонны Феличе в виде мадонны Феличе. И вообще, наверняка в этом дневнике дальше все разъясняется. Бенвенуто был тем еще кобелем, можно зуб давать, он эту загадочную даму оприходовал и все о ней разузнал.

Вот и надо убедиться.

Он даже протянул руку к дневнику, но тут же отдернул. Снова показалось, что он помнит, как писал его.

Помнит ночь, цикад за окном, шелест прибоя и запах водорослей, и шаги где-то наверху, и свой страх…

Чертовщина!

Сжав зубы, Дон снова открыл дневник. Где-то ближе к концу.

И сразу на глаза попались строчки:

«Тринадцатого августа, года тысяча пятьсот шестьдесят девятого.

Мадонна Феличе справлялась, готов ли наконец ее заказ. Да простит меня она и ее несчастная сестра, если только таковая существует под небесами! Но я не могу расстаться с моей гитарой, даже если бы давали золота по ее весу.

Я назвал ее Виолой, ибо форма испанской гитары напоминает многажды увеличенную скрипку, а поет она слаще иной девы. Нимало не сомневаюсь я, что она излечит загадочный недуг дамы Лилианы, и все же не могу отдать ее.

Даме Лилиане теперь не менее сорока лет, не лучше ли ей дожить, сколь отпущено, в ее счастливом беспамятстве?»

– Виола, – буркнул Дон, листая дневник назад. – Никакой фантазии у мужика…

– Виола? – переспросил Киллер заинтересованно.

Виола. Заколдованное имя. Виола-Цезарио на сцене, Виола-наваждение, девушка-гитара. Виола, сестра Киллера, в которую Дон наверняка бы влюбился и которой на самом деле не существует.

И снова Виола. Везде Виола! Окружает, заманивает…

Нет, стоп. Только истерики на пустом месте не хватало, хуже Маринки, честное слово. Сосредоточиться, надо сосредоточиться…

– Угу, она самая. Вот, слушай:

«Сегодня, около пяти часов пополудни, на меня нашло затмение. Ученик мой, Юлио из Андалусии, будучи в некотором веселии после андалузского же вина, возжелал усладить слух мой напевами своей родной страны, и не придумал ничего умнее, чем взять мою Виолу.

Он даже не подумал спросить позволения!

Он посмел коснуться моего шедевра своими грязными руками! Он посмел предположить, что Виола будет петь для него!..

Глупый, распущенный юнец!

Прости, Господи, но даже сейчас, стоит только вспомнить, как небрежно он нес мое сокровище, мною овладевает страшный гнев.

Тогда же перед глазами моими потемнело, я отнял мою Виолу и велел мерзавцу пойти на конюшню и получить дюжину розог, ибо если юноша не способен думать головой, приходится вразумлять его через иное место.

Отослав же наглеца, принялся осматривать Виолу и, о ужас, обнаружил несовершенство резьбы на грифе! Великий стыд обуял меня, ведь я самонадеянно решил, что труд мой близок к завершению! Какое счастье, что я не успел написать мадонне Феличе, что ее заказ готов. Мой долг – сотворить совершенство…»

– Да он ревнует! – хмыкнул Киллер. Почесал нос. – Так он ее и не отдал, получается? Двадцать лет делал и не отдал?

– Похоже на то, – кивнул Дон, старательно не слушая сердитое бухтение в собственной голове. – Здесь в конце должно быть…

Последние записи были датированы семьдесят первым годом, последним годом жизни Челлини, и сделаны той же рукой, но почерк разительно изменился. Если первые страницы были заполнены ровными строками и украшены завитушками, то на последних крупные буквы прыгали, строки находили друг на друга, там и тут красовались брызги чернил и было явно видно, что писавший их плохо видит и едва удерживает в пальцах перо. Почему-то читать эти прыгающие строчки не хотелось просто до отвращения, до головной боли и тошноты, но не признаваться же Киллеру, что ему страшно?

Страшно.

Именно.

Там, на этих последних страницах…

Бенвенуто преследовал злой рок. С тех самых пор, как он впервые взялся за перо, чтобы написать мадонне Феличе и сообщить, что ее заказ готов, и до того ужасного дня, когда его Виола, его великий шедевр и сумасшедшая страсть, пропала.

Он знал, кто унес ее. Мерзавец Юлио. Алчный, бездарный юнец, не способный сотворить ничего сам, украл Виолу и продал. Что ему посулили? Какие сокровища стоили столь гнусного предательства?

Без Виолы жизнь Бенвенуто утратила смысл и вкус. Даже незавершенный труд, «Искусство ваяния», больше не влек к себе. Ни к чему делиться мудростью с юнцами, если им не нужно ни мастерство, ни искусство, а лишь легкие деньги, вино и женщины.

Все тлен и суета.

Больше не слышно легких девичьих шагов в запертой мастерской, где хранилась Виола.

Не чудится по ночам нежный напев.

Нечего прятать. Нечего бояться.

Безумие прошло, но с ним прошла и жизнь.

А на столе так и лежит недописанное письмо. Не хватает лишь трех слов: «гитара готова, приезжайте».

Бенвенуто в последний раз провел рукой по стене, где совсем недавно висела его Виола, и пошел к столу. Вернее было бы сказать, побрел – в последнее время его особенно сильно мучила подагра, и трость из щегольства превратилась в печальную необходимость.

Сощурившись, чтобы буквы не расплывались, Бенвенуто обмакнул перо в чернильницу и тщательно, крупно вывел:

«Сим извещаю вас, мадонна Феличе, о безмерной печали моей. Змей, пригретый на моей груди, уязвил меня своим безбожным жалом; прознав о завершении великого труда моего, похитил Виолу и покинул пределы Флоренции…»

Рука дрогнула, и с кончика пера сорвалась капля, забрызгав лист уродливыми пятнами.