Татьяна Богатырева - Чувство ежа

Сегодня как раз был дартс. С десяток смутно знакомых парней дырявили мишени, курили, пили пиво, лениво ругались… нет, скучно.

Миша, правда, все равно поучаствовал. Не сидеть же, как идиоту, раз приехал? Все равно ведь надо Анашу дождаться.

А может, и не дожидаться? Может, к Гоше подойти?

Анаша их как раз неделю назад познакомила, прямо перед историей с бомжами. Пришла с ним, ткнула пальцем, сказала: это Гоша, если меня нет, он поможет. И подмигнула. А Гоша протянул синюю от татуировок лапу, хлопнул Мишу по плечу и пробасил:

– Здоров, братан. Чем смогу, только скажи.

Так, может, и сказать?

Нет. Все же нет. Вот придет Анаша…

От дыма заслезились глаза. Замутило. Вот ведь накурили, метатели, мать их, Твердохлебова на них нету… И ведь на воздух выходить бесполезно, там тоже курят. Может, сползать до сортира? Там всегда окно открыто, подышать можно…

Окно было и правда открыто. Но куревом пахло и здесь: стояла на подоконнике банка с бычками, несколько валялось на полу.

Снова замутило. Да елки же! Может, по старому методу, два пальца в рот – и полегчает?

Как раз и кабинки все свободные…

Полегчало. Не до конца, и голова кружилась, но хоть что-то. Пойти в зал, проверить, не явилась ли Анаша? Или обождать пару минут, вдруг второй раз скрутит?

Скрипнула дверь. Вошел кто-то. Тьфу ты, придется обождать. А то выберешься из сортира такой весь огурец – зеленый и пупырчатый, загнобят же! Нет уж, пусть сперва уйдут!

– …Гош, так этот хмыренок что, в реале братан Десантуры?

Голос Миша не узнал. Да и хрен с ним, с голосом, когда тут такой вопрос!

– Ага, – пробасил Гоша. Щелкнул чем-то, запахло дымом. Мишу чуть не вывернуло второй раз, еле удержался. – Лох лохом. Зато полезный. Сам понимаешь, через него мы до Десантуры-то и доберемся. Главное, не спугнуть. Анаша языки повырвет, если не выгорит, сам понимаешь.

И заржал. И второй заржал.

А Мишу как приморозило.

Вот же лох, правильно Гоша говорит! Дебил, дятел унылый! Нужен ты кому-то, как же! Костян им мешает, вот и все! А ты повелся! На байк, на жизнь красивую, а теперь ведь и не сбежишь, некуда бежать-то! Либо Костян прибьет, либо эти, если только что заподозрят. А ведь и заподозрят. Не умеет Миша притворяться. И в этот драмкружок Филькин он не ходил. Зря не ходил! А то б сыграл им Штирлица какого, не подкопались бы.

«Штирлиц как никогда был близок к провалу», – подумалось почему-то чужим голосом. Левитана, что ли. Того, который «от Советского Информбюро».

Миша поморщился, сплюнул едкую горечь.

А хер вам во всю морду. Не дождетесь! Вот только встречаться с Мюллером… то есть Анашой, прямо сейчас явно не стоит. Расколет. И с Гошей, пожалуй, тоже. Надо бы смыться по-тихому, пересидеть-успокоиться, обмозговать, типа план действий составить.

Но сначала смыться отсюда, причем так, чтобы Гоша не догадался об особо ушастых. Через черный ход? Нет, будет подозрительно… Сделать вид, что отходил к бару? Тоже не вариант, бармен бдит… Думай, Мишаня, думай! Что бы сделал товарищ Исаев-Штирлиц?

Да ясно что! Героическую морду кирпичом, и вперед. Вот так и поступим. Нарываться не будем, озираться и дрожать от страха тоже.

Ну, давай, товарищ Штирлиц, топай и не боись, не съедят.

Это оказалось проще, чем казалось. По дороге от туалета до выхода его лишь раз окликнул бармен с любимым голливудским «ты в порядке?».

Миша неопределенно передернул плечами, мол, не помру, не боись. Гоша с приятелями его даже не заметил, слишком увлекся дартсом. А остальным и дела до него не было.

Повезло, что не было. Подойди к нему Гоша, стопудово бы услышал, как сердчишко-то колотится. Трусливое. Вон и загривок вспотел, и ладони мокрые.

Трус ты, Мишаня. Не готов ко встрече с гестапо.

Зато от страха прошла тошнота и в голове наступила полная ясность на тему «где пересидеть».

Оседлав байк, Миша рванул на Лиговку с такой скоростью, словно за ним черти гнались. А может, и гнались. А может, эти, из «Парадиза», похуже чертей будут.

Чердачный замок висел на месте, значит – никого.

Ни Витька, ни Арийца, ни Димона с Коляном.

Зато Маринкино окно приоткрыто, и пианино доносится. Что-то такое сердитое, громкое.

Он устроился на обычном месте, взял бинокль и, привычно разглядывая Маринку, стал прикидывать: как бы ему обмануть Анашу. По всему выходило, что тут либо становиться великим актером, либо – обыкновенным трупом.

Так почему бы нет? Времени валом, Интернет под рукой, можно почитать умных книжек. По режиссуре там и прочие. Как его, Станиславский, что ли… Разберемся. Освоим. И фамилию сменим, со Шпильмана на Штирлица. Еще бы Маринка сыграла это, душевное такое, из «Семнадцати мгновений»…

Пока гуляли до Маринкиного дома и трепались за чаем на чердаке, у Дона почти получалось не думать о том, что чувство ежа – это вовсе не любовь.

Как там Морена говорила? Любить так, чтобы в мороз и на еже? Чушь. Мороз и ежи в тебе самом – когда обманывает лучший друг, учитель оказывается тысячелетней нежитью, Семья разваливается, и ты вдруг остаешься совсем один, даже когда в толпе. И не получается не смотреть на Морену.

А она – снова свой парень, увлеченно треплется с Киром, грызет армейскую галету и даже не смотрит в твою сторону.

Да и зачем? Дону тоже не стоит смотреть на нее. Надо смотреть в окно, ждать Поца и помнить, что Морена врала. И что она – дочь французского сеньора, о котором болотная нечисть говорит с почтительным придыханием. Что-то вроде принцессы. Вряд ли старший Морена будет рад видеть рядом со своей дочкой обыкновенного питерского мальчишку, который пока никто и звать его никак. Дон же отказался от того, что предлагала Филька. Отказался – ради них, своих друзей, которые врут, сбегают, дурят и, похоже, не очень-то в нем и нуждаются.

Так что не надо, не надо на нее смотреть, а лучше смотреть в окно. Должен же наконец появиться этот Поц!

И Поц появился. Как по заказу.

Только Дон его сперва не узнал. Вышел из подъезда – парень как парень, одет прилично, ни тельника, ни голубого берета, мотоциклетная куртка в точности как у Морены. И пошел к брошенному у подъезда байку. Сел даже, а потом вдруг, как будто толкнули его, поднял голову и уставился прямо на Дона. То есть – на окна Маринкиного дома.

Дон даже отпрянул, и только спустя секунду сообразил, что не шарахаться надо, а бежать, скорее, прямо сейчас, пока Поц таращится!

– Он здесь! Уходит! – крикнул Дон и, не глядя на ребят, помчался вниз – успеть, перехватить, выяснить, наконец, что это был за цирк с Поцевой одеждой на мертвом бомже!

Остальные ломанулись следом – с чердака, вниз по лестнице, бегом, скорее! – и, разумеется, успели лишь услышать рычание уехавшего байка.