Екатерина Бобровенко - Ловцы снов

Я молчу. Возможно, слишком долго, почти целую вечность, но что-то в его голосе заставляет меня задать этот вопрос:

— ВЫ бы отдали?

— Легко рассуждать об этом живым, не так ли?.. — Псовский отвечает сразу, парируя мой ответ, но теперь это «что-то» в его голосе заставляет меня по-настоящему задуматься, упустив проскользнувшую в прозвучавших словах горечь.

Я вспоминаю ее, Вику. Мою Вику, мою далеко не первую любовь, оказавшуюся настоящей. И ее глаза. До — и после той смертельной необратимой черты, перешагнуть через которую ее принудили эти нелепые «обстоятельства».

Когда какой-то обкурившийся подросток-наркоман пырнул ее ножом в темном подъезде ради пары сотен рублей, чтобы купить на них выпивки.

Обо всем этом я узнал уже гораздо позже. Гораздо позже — возвратившись несколько дней спустя из другого города, куда уезжал к родителям, после встречи с ней самой в том тенистом весеннем переулке, после всех уже выяснений, но самое главное, что я понял тогда, — меня НЕ БЫЛО с ней рядом в тот момент. Не было рядом того, кто мог защитить.

А она ждала.

Она так меня ждала…

«…Думай об этом не так, словно спасаешь себя, а как о поступках, которые ты совершаешь в части общего дела, чтобы спасти других. Предотвратить то, что произошло с тобой самим, понимаешь?..»

…Я не понимал. Но голос, терпеливо вещавший откуда-то свыше, над головой, был настойчив. Спокоен и уверен в себе, так, как бывают уверены только те, кто в полную меру познал на себе смысл своего знания. Он заставлял меня поверить, что все сказанное им — правда. Заставлял меня тем, что сам был горд собственными словами.

И я поверил. Свято, слепо и безоглядно. Поверил не потому, что сильно хотел этого, а потому, что перед глазами стояла туманно-мутная пелена. И неотрывный, подмигивающий нахально и весело искристо-улыбчивый взгляд знакомых зеленых глаз.

И то, во что он в конечной степени превратился.

После окончательной смерти Вики мне дали три дня, чтобы подумать.

И я думал все эти дни, не переставая.

А потом явился в Штаб…

— …Дина Кукушина теперь связана с нами. Со всем Отделом теперь — тоже, — Эдмунд Александрович неожиданно снова подает голос, и на этот раз я слышу в нем лишь спокойную, прохладную и привычную сонную сдержанность. Только теперь подозреваю — это вранье.

— В смысле?

— А она не рассказывала тебе, что случилось? Что она ВИДЕЛА в тот вечер прежде, чем попасть под машину?.. — в его голосе звучит пауза и какое-то легкое, но вполне ожидаемое удивление моей неосведомленность.

«Есть люди, способные видеть вокруг себя нечто большее, чем просто тот слой реальности, что маячит перед носом. В этом и главная суть отбора сотрудников в любые Отделы…» — слова из забытого под железной ступенькой конспекта всплывают перед глазами словно сами собой, перефразированные в какую-то разговорную интерпретацию. А, может, кто-то просто хочет, чтобы они всплыли…

— Нет…

— Тогда сам и спросишь, — спокойная интонация, которую, кажется, невозможно вывести из себя.

— Где она?

— Ждет в коридоре. Кажется, отошла переговорить с твоим лечащим врачом, но скоро должна вернуться. Я передам, что ты ждешь ее…

— Хорошо, — первая его человеческая эмоция за все время, что я знаю начальника. В Отделе поговаривают, он тоже когда-то был Ловцом, причем своего рода гениальным, но что-то случилось после — что-то, что навсегда изменило отношение Псовского, что к окружающим, что — к сути собственного дела. Но никто не знает, что же произошло.

…Лунный встает, намереваясь уйти, но останавливается на половине пути до двери, что-то вспомнив.

— Передавай привет своей Дине, — он произносит это своим, привычно спокойным, привыкшим ко всему голосу, и мне почему-то сразу становится не по себе, хотя я не знаю, из-за чего. — Повторюсь, мы с ней переговорили накануне, выяснили все подробности ее истории и кое-что по поводу ее выяснившихся способностей…

— Но вы же понимаете, что я этого просто так не оставлю?

— Понимаю, — произносит Лунный, снова абсолютно спокойно, ни разу не дрогнув.

Эдмунд Александрович возвращается к кровати, доставая на ходу что-то из внутреннего кармана пиджака.

— Вот, чуть не забыл. Подаришь… Считай, что приглашение… и моральная компенсация…

Он вертит у меня перед глазами какой-то плоской квадратной коробочкой, другой рукой отодвигает ящик низкой и серой прикроватной тумбочки и сует подарок туда. — Не забудь. И не смей открывать раньше.

В голосе начальника я чую какую-то дрожь, желающую обратить серьезное в шутку, как будто даже после всего произошедшего от чувствует себя неудобно рядом со мной. И согласно киваю, все еще не отрывая взгляда от его рук с крупными, испещрившими кожу изнутри зеленоватыми венами. Мне кажется, что он устал.

— Бывай, — Лунный делает шаг к двери, еще на мгновение задержавшись, чтобы взглянуть мне в глаза — я знаю этот жест, у нас в Отделе им принято обозначать доверие к человеку, — и уходит, наконец, оставляя меня одного. Меня — и свет.

И только теперь, очутившись с ним наедине, я понимаю, что утро за окном вовсе не серое, а похоже на яркий свет серебристых елочных огней, заливший улицу. И смотрю на потолок — чистый, выбеленный, гладкий.

«И Смерть свою утратит власть», — произношу я одними губами, закрывая глаза.

Сияние, льющееся из большого окна, затопляет веки изнутри, подсвечивая светлым и неподвижно-монотонным, но живым, и я чувствую, явственно ощущаю, что расслабленно растворяюсь в нем, когда внезапно слышу, как негромко хлопнула дверь. И мгновенно распахиваю глаза, уже зная, кого увижу.

…В ее глазах я не замечаю переживаний последней запомнившейся мне ночи, в то время как во мне они продолжают бушевать, словно произошедшие только что, и этот диссонанс заставляет вновь усомниться в реальности. Во всей этой сумбурности.

Но она все равно здесь.

Дина робко стоит у входа, смотря на меня знакомыми, лучистыми, светлыми глазами — вся такая маленькая, стеснительная и нежная, утонувшая в голубом безразмерном халате, который явно надевала наспех, на бегу. И больше всего на свете сейчас я хочу сказать, как сильно рад ее видеть здесь такой, живой, реальной. Но вместо этого горло перехватывает, и я только завороженно улыбаюсь ей навстречу.

По ее ответной улыбке я понимаю, что она и так все видит…

Все последующие дни мы проведем вместе. Она не будет отходить от меня ни на шаг, словно боясь еще раз потерять так, как еще недавно боялся потерять ее я. В наших отношениях не будет ни стадии кокетства, ни флирта. И если еще до этого, когда Дина была Сном, я считал, что мы похожи, то пойму, что мы родственные души, уже к началу следующего дня, проведя вдвоем бессонную — и прекрасную во всех отношениях — ночь разговоров один на один, в желтом свете настольной лампы.