Вадим Панов - Дураки умирают первыми

Гитарный проигрыш показался Свете знакомым. Мелодию не вспомнила, но манера игры… кажется, слышала нечто подобное… Потом зазвучали слова, и сомнения исчезли: ну точно, он.

Глубокий низкий голос, недоброжелатели могли назвать его гнусавым или гайморитным, а фанаты — оригинальным и неподражаемым. В любом случае — прав, прав Охотник! — тембр неповторимый и единственный, ни с кем не спутаешь.

Свете этот голос никогда не нравился. Песни его обладателя — тоже. Без особых причин, просто — не её. Но отец с матерью, пока были живы, оставались верны увлечению молодости и, окажись они вдруг здесь и сейчас, наверняка присоединились бы к фанатеющему масану.

И именно в память о родителях она решила выйти из дома и посмотреть на концерт. Тем более что песня показалась новой… Света, естественно, не знала наизусть все альбомы и могла ошибаться, но всё же… Неужели сумел сочинить что-то ещё?

Концерт проходил на небольшой площади, скорее, в прогалине между домами, и был действительно камерным: на невысоком возвышении виднелся силуэт человека с гитарой, и всё — ни микрофона, ни звукоусиливающей аппаратуры, ни подпевки-подтанцовки…

А перед возвышением — силуэт единственного зрителя, с характерной Г-образной конструкцией над плечом.

Масан сидел на табурете, но рядом с ним, по правую руку, стоял пустой стул с высокой спинкой, очевидно предназначенный для Светы, если вдруг передумает и придёт. Оба предмета меблировки, без сомнения, были позаимствованы из окрестных домов.

Она сначала собиралась постоять тихонько в сторонке, но передумала и решила составить компанию Охотнику. Исполнители не любят пустые залы, а так численность публики сразу увеличится вдвое…

Смешно, но к стулу с высокой спинкой она начала пробираться пригнувшись, словно сзади могло прозвучать шиканье недовольных зрителей. Начала — и поняла вдруг, что жестоко ошиблась насчёт публики: зал-прогалина оказался наполнен, забит под завязку, ни одного свободного места. Света просто смотрела не туда…

Смотреть надо было под ноги.

Под ногами двигались тени. Много теней, ровные ряды, заполнявшие всю прогалину. Такие тени могли получиться, если бы со сцены светили прожектора на зал и зрителей. Тени мужчин, тени женщин, тени подростков, а больше всего теней молодёжи в унисексовых одёжках, так что даже по прическам не понять, кто есть кто…

Она обратила внимание, что тени были одеты по-разному: кто-то в лёгкой летней одежде, кто-то в зимних куртках… Как раз закончилась первая песня — Света её практически не слышала, — публика беззвучно зааплодировала, а тени молодых принялись вскакивать, подпрыгивать и размахивать руками. А самое интересное, что мебель в этом театре теней — в отличие от того, на обоях, — отображалась. Причём мебель совершенно разнородная: можно было разглядеть тёмные контуры концертных кресел с подлокотниками, пластмассовых сидений, стульев, табуретов, спартанских скамеек и лавок. Одна тень сидела на чём-то, напоминающем силуэт решётчатого ящика из-под пива. Короче говоря, каждая из теней заявилась со своим посадочным местом.

Света пошла аккуратнее, стараясь не наступать на бесплотных зрителей… Один раз не удалось, и она — на рефлексах — шепнула «Извините!», как будто невзначай отдавила кому-то ногу. Наконец добралась до стула, плюхнулась на сиденье, уже жалея, что не исполнила первоначальный план и не постояла в сторонке.

Охотник искоса взглянул на неё, кивнул удовлетворённо и снова уставился на как бы сцену. Выбрал себе место он не в самом первом ряду, как можно было ожидать, — в пятом или шестом.

Началась вторая песня. Свете она сразу и решительно не понравилась.

«Тьфу… при жизни он сочинял гораздо лучше…» — вынесла мысленный вердикт Света. И перестала вслушиваться, песня шла как фон, а она с любопытством разглядывала тени передних рядов, пытаясь определить возраст, поточнее опознать одежду.

Потому что у неё мелькнула бредовая и не до конца сформулированная мысль: а если папа с мамой… то ведь они… бред, бред… но вдруг?

Ей почудилось какое-то движение справа — вполне реальное, не копошение теней под ногами. Резко повернулась, с безумной надеждой, что увидит сейчас родителей, — никого. Показалось…

Вновь перевела взгляд на передние ряды и тут же опять засекла самым краешком глаза, периферийным зрением, нечто движущееся справа.

Поворачиваться не стала: перемещала взгляд, двигая исключительно глазными яблоками, до боли, до рези в глазах, рискуя заработать косоглазие.

И разглядела!

Рядом сидела девушка. Не тень, не силуэт на земле. Но и не реальный, осязаемый человек: нечто полупрозрачное. Света видела сквозь девицу и её кресло стоявшие в отдалении домики, но видела хуже, чем раньше, размытыми и зыбкими.

Кольцо на девушку-призрака не среагировало.

Она продолжила наблюдение. Нежданная соседка отличалась изрядной полнотой, но ничуть не комплексовала: надела платье-свитер, туго обтянувшее выпуклости и складки, и облегающие лосины. Толстушка была полностью погружена в музыку и пение: сидела медитативно, полуприкрыв глаза, покачивалась взад-вперёд…

Света решила поставить эксперимент: медленно-медленно потянулась рукой в сторону пухлого бедра соседки. Она напоминала сама себе робкого восьмиклассника, впервые пригласившего в кино объект своей симпатии и лишь на середине сеанса рискнувшего приступить к делу…

Свою руку Света не видела, но та уже должна была достигнуть цели… И, очевидно, достигла: рука продолжала движение, но чувствовалось легчайшее сопротивление, словно воздух в том месте стал густым и вязким. А ещё почувствовался холод, и не слабый, пальцы не на шутку мёрзли… Света резко потянула руку обратно — как тот же самый восьмиклассник, услышавший возмущённый шёпот подружки: «Ты что, дурак?! В штаны себе руку засунь!» — и, не выдержав, чуть повернула голову: глаза, скошенные до последней крайности, болели всё сильнее. И призрак девушки мгновенно исчез, не таял, не развеивался постепенно: был — и не стало. Света обернулась: позади соседского места равномерно покачивалась тень, и видно было, как платье-свитер плотно обтягивает складки животика.

Света столь же осторожно взглянула налево — не собирается ли кто-нибудь из теней, сидящих там, за масаном, попытаться повторить трюк толстушки? И…

Метаморфоза и впрямь имела место, но произошла она с Охотником. Лицо его изменилось: исчезла классическая правильность черт, скулы стали шире, а нижняя часть лица — уже. Губы стали тоненькими, словно начертанные двумя небрежными штрихами. А из-под губ…