Сергей Лукьяненко - Дозоры: Ночной Дозор. Дневной Дозор. Сумеречный Дозор [сборник litres]

Пусть радуются. Пусть всем будет хорошо. И осчастливленным к юбилею питерцам – один юбилей, как известно, целый век кормит. И впервые создавшим свои государства казахам и кыргызам… впрочем, они, конечно, привели бы массу доказательств своей древней государственности. И братьям-славянам, которых так угнетало существование старшего брата. И нам, русским, так азартно презирающим – Москву из провинции, провинцию – из Москвы.

На какой-то миг, совершенно неожиданно для себя, я почувствовал отвращение. Нет, не к этим пассажирам-казахам и не к согражданам-россиянам. К людям. Ко всем людям в мире. Чем мы, Ночной Дозор, занимаемся? Разделять и защищать? Чушь! Ни один Темный, ни один Дневной Дозор не приносит людям столько зла, сколько они сами себе доставляют. Чего стоит голодный вампир по сравнению с абсолютно обычным маньяком, насилующим и убивающим девочек в лифтах? Чего стоит бесчувственная ведьма, насылающая за деньги порчу, по сравнению с гуманным президентом, посылающим ради нефти высокоточные ракеты?

Чума на оба ваши дома…

Я приостановился в тамбуре, пропуская вперед Костю. Замер, уставясь в заплеванный пол, где уже образовался первый десяток вонючих окурков.

Что со мной?

Мои ли это мысли?

Нет, не надо притворяться. Мои, не чужие. Никто мне в голову не забрался, даже Высший Иной не смог бы это сделать незамеченным.

Это я – такой, какой есть.

Бывший человек.

Очень усталый, во всем на свете разочаровавшийся Светлый Иной.

Так и уходят в Инквизицию. Когда перестаешь различать разницу между Светлыми и Темными. Когда люди становятся для тебя даже не стадом баранов, а горстью пауков в банке. Когда перестаешь верить в лучшее, а все, что хочешь, – это сохранить статус-кво. Для себя. Для тех немногих, кто тебе еще дорог.

– Не хочу, – сказал я, будто заговор произносил, будто выставлял незримый щит против врага – против самого себя. – Не хочу! В тебе… нет власти… надо мной… Антон Городецкий!

За две двери и четыре толстых стекла Костя обернулся и недоуменно посмотрел на меня. Услышал? Или просто недоумевает, чего я остановился?

Натужно улыбнувшись, я открыл дверь и вошел в грохочущую гармошку перехода между вагонами.

Штабной вагон и впрямь оказался блатным местом. Чистенькие коврики на полу; дорожка в коридоре; белые занавески на окнах; мягкие матрасы, не напоминающие тюфяк негра Джима, набитый кукурузными початками.

– Кто спит внизу, кто вверху? – деловито осведомился Эдгар.

– Мне все равно, – ответил Костя.

– Я бы предпочел сверху, – сказал я.

– Я тоже, – кивнул Эдгар. – Договорились.

В дверь вежливо постучали.

– Да! – Инквизитор даже не повернул головы.

Это был начальник поезда – с подносом, на котором был и никелированный чайник с кипятком, и чайник с заваркой, и чашки, и какие-то печеньки-вафельки, и даже коробочка сливок. Серьезный мужчина – здоровенный, с роскошными усами, форма сидит как с иголочки.

А лицо – дурное-дурное, будто у новорожденного щенка.

– Пейте на здоровье, гости дорогие!

Все понятно. Тоже под воздействием амулета. Все-таки то, что Эдгар – Темный, накладывало отпечаток на его методы.

– Спасибо. Уведомляй нас о всех, кто сел в Москве, но сходит по дороге, любезнейший, – принимая поднос, сказал Эдгар. – Особенно о тех, кто сходит не на своей станции, а раньше.

– Будет исполнено, ваше благородие! – кивнул начальник поезда.

Костя хихикнул.

Я дождался, пока бедолага вышел, и спросил:

– А почему «ваше благородие»?

– Откуда я знаю? – пожал плечами Эдгар. – Амулет настраивает людей на подчинение. А уж кого они при этом во мне видят – строгого ревизора, любимого дедушку, уважаемого артиста или генералиссимуса Сталина, – это их проблема. Этот, видать, Акунина начитался. Или старых фильмов насмотрелся.

Костя снова фыркнул.

– Ничего веселого в этом нет, – разозлился Эдгар. – И ничего ужасного – тоже. Максимально щадящий для людской психики метод. Половина историй о том, как кто-то Якубовича в машине подвозил или Горбачева без очереди пропустил, – следствие таких вот внушений.

– Да я не о том смеюсь, – объяснил Костя. – Представил вас в форме белогвардейского офицера… шеф. Внушаете уважение.

– Смейся, смейся… – наливая себе кофе, сказал Эдгар. – Как там компас?

Я молча положил записку на стол. Сумеречный образ завис в воздухе – круглая чаша компаса, лениво крутящаяся стрелка.

Налив себе чая, я сделал глоток. Чай был вкусным. От души заварен, как и положено для «высокоблагородия».

– В поезде, паршивец… – вздохнул Эдгар. – Господа, я не скрываю от вас альтернативы. Либо мы берем преступника, либо поезд будет уничтожен. Вместе со всеми пассажирами.

– Каким образом? – деловито спросил Костя.

– Есть варианты. Взрыв газопровода рядом с составом, случайный пуск боевой ракеты с истребителя… в крайнем случае – ракета будет с ядерной боеголовкой.

– Эдгар! – Мне очень хотелось поверить, что он сгущает краски. – Здесь минимум полтысячи пассажиров!

– Чуть больше, – поправил Инквизитор.

– Этого нельзя делать!

– Нельзя упустить книгу. Нельзя допустить, чтобы беспринципный Иной сотворил себе гвардию и принялся перекраивать мир на свой вкус.

– Но мы же не знаем, чего он хочет!

– Мы знаем, что он не колеблясь убил Инквизитора. Мы знаем, что он очень силен и преследует какую-то неизвестную нам цель. Что он забыл в Средней Азии, Городецкий?

Я пожал плечами.

– Там есть ряд древних центров силы… – пробормотал Эдгар. – Какое-то количество бесследно пропавших артефактов, некоторое количество плохо контролируемых территорий… А что еще?

– Миллиард китайцев, – внезапно сказал Костя.

Темные уставились друг на друга.

– Да ты совсем с ума сошел… – неуверенно произнес Эдгар.

– Миллиард с лишком, – насмешливо уточнил Костя. – Что, если он собирается через Казахстан рвануть в Китай? Вот это будет армия! Миллиард Иных! А еще есть Индия…

– Иди ты в пень, – отмахнулся Эдгар. – Даже идиот на такое не решится. Откуда Силу будем брать, когда треть населения превратится в Иных?

– А вдруг он – идиот? – не унимался Костя.

– Вот потому мы и пойдем на крайние меры, – отрезал Эдгар.

Они говорили всерьез. Без малейших сомнений – можно ли убивать этих зачарованных проводников, толстощеких командированных, ехавшую в плацкартах бедноту. Надо – значит надо. Фермеры, уничтожающие заболевший ящуром скот, тоже переживают.

Пить чай как-то расхотелось. Я встал, вышел из купе. Эдгар проводил меня понимающим, но ничуть не сочувственным взглядом.

Вагон уже затихал, готовился ко сну. Некоторые двери в купе еще были открыты, кто-то маялся в тамбуре, ожидая, пока освободится туалет, откуда-то доносилось звяканье стаканов, но большинство пассажиров были слишком утомлены Москвой.