Роман Пастырь - Повелитель разума

Когда Шон схватил меня за грудки, я отвёл руку и позволил короткой дубинке скользнуть из рукава в ладонь. Когда он начал замахиваться, чтобы ударить в лицо, я шагнул в сторону, от чего моя кофта натянулась, и резко опустил дубинку ему на локоть. Раздался крик, и парень повалился на землю, схватившись за больное место.

Джейкоб был слишком тупым, чтобы осознать опасность. В его понимании он по прежнему оставался охотником, а я — добычей.

Дубинка прилетела ему в челюсть. Щека смялась, будто резиновая. Голову повело вбок, а изо рта вылетела пара зубов вперемешку с кровью. Удара хватило, чтобы обезвредить самоуверенного подростка. Но я недооценил Адама. Он набросился на меня, врезался в корпус и повалил на землю. Руку с дубинкой ловко блокировал и врезал кулаком в подбородок. В голове что-то взорвалось, я потерялся и поплыл. Он ударил ещё раз, а потом ещё, пока не превратил моё лицо всмятку.

Когда пришёл в себя, чужая туша уже слезла с меня. Перевернувшись, сплюнул кровь, ощупал языком зубы. Либо он не умеет бить, либо я слишком везучий. Поднявшись, увидел, как Адам помогает уйти своим друзьям. Те бросали на меня злые взгляды, но продолжать не захотели.

— Мы не закончили, — буркнул я, сплюнув ещё один сгусток крови. Коснулся лица, но быстро одернул руку.

Больно. Но ничего, переживу.

Моей фразы они не услышали и вскоре свалили за ближайший угол. Кажется, на сегодня приключения закончены.

***

Чтобы попасть домой, мне надо ехать через две пересадки. Я убедился, что за мной никто не следит. С этих малолетних бандитов станется, наверняка уже задумали подкараулить в следующий раз.

Мы с ними обязательно встретимся, в этом я не сомневался. Но встретимся на моих правилах, когда я буду готов.

Автобус тарахтел, дергался раз в пару минут и демонстрировал то ли упёртую живучесть, то ли то, что ждёт в старости каждого, если он встретит свои последние годы в Низинах. Работа на износ, даже когда срок годности вышел.

Водитель фонил тем сбором, который я называл «удушение». Едва тлеющие угли ненависти, пассивной агрессии, тупого смирения и ещё пятерки не самых лучших чувств, на которые способен человек. Тупым смирением я называл вовсе не то, про что говорилось в Библии. Нет, это было смирение сдавшегося человека, единственная радость которого — делать хоть что-то, пусть и давно ненавистное.

Я повернулся и посмотрел на женщину, что сидела рядом. Её лицо, изъеденное оспой, было отражением самой жизни. А бутылки в пакете, что позвякивали, когда дергался автобус, намекали, как именно она убегает от реальности.

Женщина подняла голову, заметила мой взгляд и приподняла верхнюю губу, показывая, что денег на зубного у неё последние десять лет не было.

Смотря на эту картину, я всё лучше и лучше понимал, почему любой человек, не потерявший остатки здравого смысла и волю к жизни, стремился сбежать из Низин. Я же туда сунулся по доброй воле.

Не желая больше слышать эмоции людей, я закрылся и дальше собрался ехать, уставившись в окно.

Голова раскалывалась от боли. Кожу на лице стянуло, а губы распухли так, будто их осы покусали. Не осы, а пчёлы, но сейчас от этого было не легче. Кулаки чесались. Я разбил костяшки, и они покрылись засохшей коркой крови. Когда вернусь домой, надо будет нормально обработать раны и закинуть одежду в стирку, чтобы отец не заметил. Хотя он мало что замечает. Отчасти из-за меня. Не хотелось бы снова залезать ему в мозги, поэтому лучше убрать лишние поводы.

Тарахтение автобуса врезалось в мозг, как сверло. Прохлада от стекла быстро прошла, а вибрация сделала лишь хуже. Я клацнул зубами на очередной кочке и предпочёл отодвинуться. Меня тошнило. Дурнота подкатила откуда-то снизу, а запахи обострились. Не люблю это состояние. Всё такое острое, царапающее, проникающее прямо в мозг.

Я снова попытался закрыться, но не получилось. Не в этом состоянии. Концентрации не хватало. Так и ехал, смотря мутным взглядом в такое же мутное стекло.

Когда автобус остановился на конечной станции в Низинах, выдохнул с облегчением. Сейчас мне предстояло испытание ничуть не меньше, чем сама поездка, но хотя бы на свежем воздухе.

Низины расположены в самой нижней части города, за что и получили название. Там, куда я приехал, находится подъём наверх. Почти ответственная скала, метров десять в высоту.

Есть дорога, связывающая верхнюю и нижнюю части города. Подходящие мне автобусы между ними не ходят. Так что впереди ждала длинная и скользкая лестница наверх.

***

Сколько помню себя, никогда не ценил дом. Сложно что-то ценить, когда пользуешься этим всю жизнь. Зато я точно знаю, что ценил. То ощущение тепла, безопасности и уюта, что было у нас в доме несколько лет назад.

Сейчас его нет. Сейчас там пустота и отчуждение, безразличие и мастерское умение делать вид, что ничего не произошло. В последнем я не справедлив. Как никак, всё произошло именно из-за меня. Но нельзя иначе. Есть такие проблемы, которые лучше тщательно спрятать вместо того, чтобы жить с ними.

Я вышел в своём квартале и ещё пять минут шёл по улице, накинув на голову капюшон. Нельзя, чтобы соседи увидели меня таким. Пойдут слухи, а любой коллективный процесс для меня опасен. С кем-то одним я ещё способен справиться, если будет время, а задача выпадет не очень сложной, но если их будет много… Уже сложнее.

Мы жили в квартале Гранд Морисонта. Спроси любого жителя, кто это такой — не ответят. Задумаются, потешно нахмурят лоб, попробуют для самих себя найти объяснение, а вскоре благополучно забудут, о чём думали. Таков наш мир. Помнить о некоторых вещах — удел избранных, в число которых попал и я.

Напротив дома росло большое дерево. Семейное, как мы говорили. Среди его ветвей скрывался начавший гнить домик. Отец его построил для меня, когда я был маленьким. Сейчас всем на меня плевать. Отец пропадал на работе, и я рад, что у него есть хоть это.

Дверь открыта. Наверное, сестра опять забыла закрыть.

Я прошёл внутрь и замер, прислушиваясь. Открытая дверь — не самое страшное, что может случиться, даже если ты живешь в почти благополучном квартале. Низины не так уж далеко отсюда, и иногда с хорошими девочками случаются плохие вещи. Сестра ощущалась наверху, у себя в комнате. От неё веяло… пустотой. Вздохнув, я прошёл в ванну, смыл кровь и занялся ранами. Разбитое лицо, которое я наблюдал в зеркале, заставило вновь задуматься о том, что я делаю.

Это всего лишь стычка с тремя пчёлками-скорпионами. Что будет, когда возьмусь за рыбу покрупнее? Вопрос неутешительный. Ответ на него — того хуже. Голова нещадно болела, и я закинулся парой таблеток обезболивающего. Нельзя ими злоупотреблять. Но для этого мне нельзя злоупотреблять силой. Сегодня я слишком сильно нагрузил разум. Как минимум половина боли от этого, а вовсе не от чужих кулаков.