Ксения Сергеева - Доказательство

— Ты их слышишь, да?

— Слышу. Нас много здесь.

— Здесь? — зачем-то Вольский потеснился к краю скамейки, словно бы занимал чье-то место. — А почему я тебя слышу, а их нет?

— Здесь пока нет и, надеюсь, не будет. А слышишь меня, потому что я — часть тебя. Пусть даже и отделенная, но связь не рушится просто так, по мановению руки…

— Но ведь почки свои я не слышу.

— Так ведь и я не почки, — в мягком голосе послышалась легкая ирония. — Подыши-ка, успокойся. Ты так только привлечешь к нам нежелательных.

Володька послушно вдохнул, унимая беспорядок в мыслях:

— Мы попадем домой?

— Наверное.

На детской площадке воцарилась тишина. В памяти мальчика неясными обрывками мелькали мать, сестра, шумные улицы, по которым бегал в школу. Картинки смешивались калейдоскопом в голове, не позволяя уловить связующей их нити, — и тут же всплывало лицо Геометра и такого далекого прежде отца. Володька решился на вопрос:

— А если попадем, то он не с нами?

— Увы. Нет. Этого никак нельзя осуществить.

— А почему?

— Китаец лучше ответит. Он многое понимает.

— А кто это?

— Ты так любишь вопросы, что я начинаю подозревать родство наших душ, — лицо профессора показалось из-за раскидистой рябины. — Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы добраться к вам, ребята.

— Понимаем, но дело спешное.

— Все нынче с ног на голову, — Ман улыбнулся. Казалось, его вовсе не озадачило подобное стечение обстоятельств. Его душа просто потребовала срочно свернуть с дороги в «таверну», куда направлялись преследователи мальчика. Ничего не стоило сказать, что слышит напряжение, и отлучиться уладить проблему очередной недовольной души. Пёс даже не обернулся на слова Мана, только ускорил шаг, а профессор после нескольких поворотов оказался на детской площадке. Ему приятнее было оказаться в компании мальчика и его души, чем рядом с Гончим, настолько суровым после произошедшего, что и камень мог бы треснуть от одного его взгляда. К тому же, авантюриста в профессоре было куда больше, чем послушного приказам алкоголика. — Куда направляемся, неужели же туда?

— Нам нужна бумага.

— А грифель-то не стерли? — Ман выхватил циркуль из рук Володьки, внимательно осматривая хрупкий кончик карандаша. Убедившись в его сохранности, профессор облегченно вздохнул. — Вот теперь можно попытаться. Идемте.

Приобняв мальчишку за плечи, Ман повел его с тихой площадки, которую Володька уже начал считать неприступной крепостью, отчего, уходя, боязливо ежился и смотрел только под ноги, словно опасаясь, подняв глаза, увидеть какое-то чудовище. Куда и как долго они шли, Володька не взялся бы определить. Переулки и дворы скрывали маршрут. Изредка отрывая взгляд от запыленных кроссовок, Вольский замечал, что время близится к рассвету. Всю дорогу он молчал, слушал сопение Мана и никак не мог собрать разбегающиеся мысли. В конце концов, он не спал всю ночь, с ним приключилось столько всего, что ни в одной книге не опишешь, за ним гоняется чокнутый… Разве в такой ситуации может радовать восход, розовой дымкой протирающий город?

Неожиданно сопение прекратилось, мальчик остановился и оглянулся. Они стояли у небольшого особняка, окруженного грязными маленькими лачугами. Весь двор был окутан дымом, таким плотным, что разглядеть что-либо можно только с большим трудом.

— Китаец!!!

— Аюшки? — худой и низенький старичок материализовался через несколько мгновений прямо перед ними. Его надломленный скрипучий голос пронизывала хитреца: — Чего, батюшка, желаете-с?

— Уведи с улицы, а там поговорим. — Ман явно был утомлен, слова давались ему с трудом, прорываясь сквозь хриплое дыхание.

— Милости прошу, милости прошу, да не спотыкнитеся, у меня тут ковры своеобразные-с, — он кончиками пальцев указал на дымку, стелящуюся у ног. — Камушки-с, выбоинки, ать — и не устоишь!

Осторожно ступая, посетители прошли по двору, поднялись на крыльцо и вошли вслед за хозяином в дом. Володька позволил себе вздохнуть, да и Ман расправил плечи, усаживаясь на стул у входа в крохотную гостиную. Вольскому показалось, что каждый предмет здесь покрыт кружевной салфеткой или на ней располагается. Парнишка потоптался у чистенького диванчика и осторожно присел на край.

— Ай, батюшка! Сюда нельзя! — на удивление не слабой рукой старичок в секунду поднял Вольского с дивана и почти бросил на ближайший стул. — Это реликвия, нельзя-с. — Китаец любовно погладил обивку. — Так, еще раз… — он задумался и изобразил точно такое же выражение лица, с которым встречал их. — Аюшки?

— У нас, Китаец, видишь ли, какое дело… — и Ман рассказал о событиях последних суток.

— Как? Вот так взял и закричал: «А как же чай?!» — это, видимо, показалось старичку самым знаменательным в долгом и обстоятельном повествовании профессора, которое он слушал, как подумалось Володьке, вполуха, тщательно сметая пылинки с фарфоровых дракончиков всех мастей и размеров.

— Точно так и закричал, — Ман вздохнул.

— Вот ведь какой импульсивный, — скрип из легких Китайца, скорее всего, стоило расценивать как смех. — А дальше-с?

— Он замолчал, пожевал кончик своего карандаша и приказал выудить.

— Выудить? — Китаец умиленно хлопнул в ладоши.

— Выудить, — профессор почти виновато буравил взглядом ковер.

— Ай да Геометр! Только вот почему ты выуженных ко мне привел-с? — взгляд старика блеснул совсем не старческой острой синевой, полоснув по Володьке.

— Понимаешь ли, что он задумал?! Из живого мальчишки душу вытряхнул, чтобы себе забрать. Я, конечно, много чего повидал тут, но такого преступления не могу потерпеть. Помоги ты им объединиться, всё лучше будет.

— Как только это случится, мальчик окажется дома, а что мы потом-с будем делать?

Ман тяжело вздохнул:

— Ума не приложу.

— А вот стоило приложить, батенька, коль скоро решения ищете. Я вот как себе полагаю-с, — старик погладил тонкую бородку пальцами, — бумагу я, конечно, дам, но не сразу. Тебя ведь циркулем позвали, Ман?

— Им самым. Надоумили парнишку. — Китаец снова резанул Вольского взглядом, однако тени рядом с парнишкой будто бы не замечал. — Я слышу, что зовут, вот и пошел по нити. Работает циркуль. Даже не помню, когда в последний раз испытывали его вот так. Нашел, а они: «Веди к Китайцу». Привел.

— Вижу, привел-с. Ну что, мальчик, делать с вами?

Володька буркнул что-то неразборчивое. Его неумолимо клонило в сон, ноги гудели, а веки наливались свинцовой тяжестью.

— Спать, я полагаю?

— Вы правы, профессор, хотя сон — вопрос почти не филологический. Помогите-ка.

Вольского оттащили в соседнюю комнатку и уложили на тахту. Володька даже не пытался выкарабкаться из дремы, осмотреться или сопротивляться, просто провалился в темный и будто бы влажный сон. Он брел по пустынным улицам города, большого и раскаленного жарой. Никого и ничего вокруг, ни звука, кроме боя сердца, ни одного знакомого места, но ощущения потерянности не было, только цель — синий двухэтажный дом, зажатый в асфальт. Там должно выясниться всё. Что «всё», Володька не знал, не понимал, не спрашивал себя, просто шел по улицам, углубляясь в утробу городских кварталов. «Таверна» появилась неожиданно, будто вынырнула из грязного переулка совершенно не там, где должна находиться. Вольский остановился: из окна второго этажа, отчаянно хохоча, высунулся Геометр, размахивающий чайником на манер дирижерской палочки. Раму к картине сумасшествия очерчивал пластиковый оранжевый циркуль, уводя видение по кругу в тугую спираль, стягивая до размеров точки, бешено смеющейся точки…