Наталья Астахова - Письма с Земли

И действительно, все кончилось. Муки, сомнения. Будто бы взобрался по крутой лестнице, вышел на равнину, и дыхание стало спокойным, и какая-то пелена упала с глаз. Стал различать полутона, оттенки, понял прелесть недосказанности, непредсказуемости будущего. Ощутил себя молодым, полным сил, понял, что в запасе еще целая вечность.

Впереди так много времени, его хватит не только на то, чтобы исправить прежние ошибки, но и на то, чтобы наделать новых.

Ощущение безграничности времени не оставляло его и в этом маленьком городе, куда он приехал совсем ненадолго. Но почему-то с самого начала ему здесь не работалось. Городок расслаблял, будто размывал его силы в неторопливом течении дней. Он бродил по улицам, забирался в горы, почти ни с кем не разговаривал, никому не писал, ничего не читал. Выпал из торопливой шумной жизни большого города. Здесь время текло медленно, порой он думал, что оно совсем остановилось, стало почти осязаемым.

В утренний автобус он попал случайно. Проснулся не в «голубятне», а в гостинице, пешком пошел в музей. Забрел на автостанцию и, сам не зная зачем, вошел в автобус, даже не узнав, куда он едет.

— Молодой человек, у вас что, проездной? — кондукторша обращалась к нему.

— Нет-нет, — он полез в карман, нашел мелочь, протянул ей на ладони несколько блестящих монет.

Она не брала монеты, смотрела вопросительно, он молчал.

— Где едете? — опросила наконец.

Он улыбнулся неправильности ее вопроса. Ну что сказать, в автобусе едет, где же еще.

— Докуда билет давать? — уточнила кондукторша.

Он почувствовал, что сейчас расхохочется, и не столько над ее неправильно-требовательными вопросами, сколько над собой. Не знал ведь, куда едет, зачем.

— На все давайте, — выдавил сквозь смех.

— Какие мы не скупые да веселые. На опохмелку оставь. До конца сорок копеек, а тут у тебя лишние. — Кондукторша толстыми пальцами клюнула его в ладонь, забрала несколько монеток, ткнула билет и утратила к нему всякий интерес.

Вспоминая, вернее, будто бы читая рассказ не-про-себя, он все оттягивал мгновение, когда это случилось. Потом глубоко вздохнул, как перед прыжком, и…

Да, вот так, вот так, правильно.

Он начал рассматривать пассажиров и увидел ее. И тут же зажмурился, стало трудно дышать. Он боялся открывать глаза, хотя и так, зажмурившись, видел ее всю.

Нет, она совсем, ну ни капельки не была похожа ни на одну из тех женщин, которые нравились ему раньше, которых, как ему казалось, он любил. Прежде — это нечто акварельное, не до конца прорисованное, со слегка размытыми контурами, теплых тонов, в пепельном (непременно пепельном) облаке волос. Тонкое, хрупкое, нежное. Ну просто такое существо, почти нематериальное, представлялось ему, когда он вспоминал о своих былых увлечениях. Неопределенность, ускользаемость именно и нравились ему больше всего. Они так легко входили в его жизнь и так легко забывались потом, оставляя лишь ощущение вот этой неопределенности, туманности.

Здесь — ничего подобного. Все черты круглого лица четко очерчены, почти резкие, немного неправильные линии смягчали две маленькие родинки, как двоеточие над верхней губой. Совсем не хрупкая, скорее, начинающая полнеть женщина.

— Пожалуй, начинающая худеть, так будет правильно. Полнеть она уже перестала, теперь пытается похудеть. Еще вы забыли отметить возраст. Скорей всего, ваша ровесница, а значит, не такая уж молоденькая.

Это был ее голос. Он еще ни разу его не слышал, но был уверен, что говорит она. Только что же выходит, она читает его мысли? Открыл глаза и сразу встретился взглядом, но не с ней, а с кондукторшей.

— Тебе что, весельчак, плохо? Ишь как побледнел. Перебрал вчера?

Кондукторше отвечать не стал, а, собравшись с силами, все-таки посмотрел вниз, туда, где, прижавшись щекой к окну, сидела она. И тоже смотрела на него. Насмешливо, чуть пршцурясь. Но и тревога была в ее взгляде, и что-то еще, будто она давно его узнала и теперь волнуется, узнает ли он ее, помнит ли.

Она молчала. Конечно, ему показалось. Ничьих голосов он не слышал.

Потом он увидел, как она встает и пробирается между сиденьями к нему. Вот уже совсем близко, вот он уже чувствует ее дыхание на своем плече, вот уже рядом и голос:

— Вы не выходите? Тогда разрешите пройти.

Как все быстро. Что же не выскочил следом, простоял, как истукан, пока за ней не захлопнулись двери автобуса. А сам поехал в этом дурацком автобусе до конечной остановки, до какой-то деревни, и на нем же вернулся назад, веселя кондукторшу своим убитым бледным видом.

На следующее утро он прибежал на автостанцию чуть свет и терпеливо провожал все уходящие автобусы, ища ее в толпе.

Наконец-то.

— Здравствуйте, а я вас давно уже жду.

— Доброе утро, — не удивившись, ответила она. — Зачем же давно? Я всегда езжу на этом автобусе — в восемь десять.

— Вы… я… вчера… я хотел… мне показалось… можно… — Да что же это такое, косноязычие какое-то, сроду с ним такого не бывала Подумаешь, дела большие, познакомиться.

Она терпеливо выслушала, снисходительно улыбнулась.

— Вам не показалось. Только сегодня уже не нужно ехать неизвестно куда. Если хотите, позвоните еечером.

Он порылся в кармане, не нашел ничего, на чем можно было бы записать номер.

— Тогда запоминайте, что же делать.

Пять цифр, которые она произнесла, торопливо вбегая в уже отходящий автобус, он запомнил сразу.

Вот и все, как сразу все получилось, даже обидно. А что такого? Обычный командировочный роман. Тоже мне, оборвал он себя. Сердцеед в районном центре. Покоритель уездных барышень. Что-то не получалось думать об этом случае в автобусе в лихом гусарском тоне.

Ну и не надо. Он вообще не будет думать об этом, ни в каком тоне. До самого вечера. Займется наконец-то работой, а вечером позвонит.

Вечером он не позвонил. Потому что в лесу, где ему пришлось заночевать, телефона не было.

Так, значит, это было только вчера? А ему-то кажется, что в этом блаженном состоянии он находится уже целую вечность. Что за город, здесь он постоянно теряет чувство времени.

Преуспевающему Татохину все сравнительно легко давалось, и, может быть, поэтому он терпеть не мог неудачников. Контактов с ними избегал, боялся заразиться их неудачливостью, как другие боятся заразиться ангиной.

К числу законченных неудачников он безоговорочно относил всех реставраторов, археологов и прочий бродячий люд, который в летнее время наводнял город. В самом деле, что им в сегодняшнем дне не живется, что они в прошлом ищут? Удачу свою? Так что ее искать, не теряли ведь, отродясь у них ее не было. Ладно бы еще сами из-за этих своих поисков мучались, так нет, часто и густо втягивали в свои неприятности местных жителей.