Александра Огеньская - Старовский раскоп

Длиннее тех пятисот метров Алина в жизни дистанции не преодолевала, шесть пролетов стоили иных подъемов на Эверест. Только захлопнув за собой дверь, заперев ее на оба замка, зачем-то забредя в ванную комнату — почувствовала себя в безопасности. И там силы оставили окончательно. Наверно, снова ненадолго потеряла сознание, потому что в следующий момент телефон надрывался свистом и, одновременно, ломились и трезвонили в дверь.

Николай… Он.

***

Сидели в спальне. Аля — завернутая до подбородка в плед, опоенная валерьянкой, заклеенная пластырем (всего лишь царапина, длинная, но не глубокая), и так вовремя подоспевший приятель Коля — в кресле.

Над креслом висел старый-старый, не отцепленный от стенки только по лени и всегдашней забывчивости постер — привет из ранней юности. На постере запечатлен был герой алининых девичьих грёз, лохматый вокалист давно уже почившей бесславно рок-группы. Черные его глаза сейчас, в десятом часу вечера, смотрели сочувственно и ободряюще. Ему-то большей части и адресовала Алина свои сбивчивые объяснения, а совсем не худому, несуразному и длинноносому Кольке.

— Я уже на Мая была… с тобой по телефону разговаривала… мужчина навстречу… В черной куртке. Не знаю, откуда взялся, не было никого! Честное слово!

— Может, всё же заявишь в милицию? И всё-таки к врачу? Мало ли чего?

— Ага… — хотела засмеяться, но вместо этого почему-то всхлипнула. — Расскажу им, что мужчина превратился в пантеру и меня поцарапал… А я его газовым баллончиком… А он и исчез.

— Слушай, а может и не было никакой пантеры? — вдохновенно предположил Колька. — Просто мужик, сама говоришь, в черном был. И темно. И ты испугалась. А плечо он тебе ножиком оцарапал!

Долго молчала. То ли та валерьянка наконец подействовала, то ли еще что — полнейшее равнодушное отупение. От плеча волнами расходилась теплая, слабенькая боль. В голове звенело, но очень тихо. Мысли в порядок не пришли, просто притихли в изнеможении.

— Не знаю, Коль… Я ни в чем не уверена. Не помню уже. И знаешь, мне теперь плевать.

Зябко поежилась. Колька выпрямился в кресле, словно бы захотел подскочить и обнять, но порыву не поддался. Колька когда-то пытался ухлестывать, кажется, но как же давно это было… Первый или второй курс? Первая археологичка. Значит, на первом. Восемь лет прошло.

— Врача нужно вызвать…

Было лень. Опять ощущение — обойдется. И еще — какая-то нереальность, бредовость ситуации… Пантера в центре города. Нет, к врачу нужно. Но потерпит. Позже. Не сейчас…

— Завтра к врачу схожу, больничный возьму. Недельку дома посижу.

— Смотри сама. Очень нехорошо выглядит, если честно. И лучше бы заявила в милицию. Вдруг маньяк?

— Плевать… — прикрыла глаза, щекой ткнулась в подушку. Было знобко и странно — голова кружилась, хотелось пить, но еще больше хотелось лежать и ни о чем не думать. — Ноги моей после восьми вечера на улице теперь не будет. Переночуй у меня сегодня, ладно? В гостиной диван… А здесь в шкафу одеяло и подушка… В холодильнике жратва… А я…

— Ага. Спи.

Бежала по холодной серой равнине. Крошечные колючие льдинки лезли в глаза, ветер свистел в ушах, хрустел и шуршал, крошась, наст. Пахло снегом и хвоей. Еще далекими-далекими цепными псами вперемешку с дымом — пахло человеком. Но этот ненавистный прилипчивый запах уже позади, за спиной. Впереди другие запахи, дикие и резкие. Вкусные. Есть хочется смертельно. Еще трепыхающийся в последних конвульсиях заяц или даже пусть белка — есть там нечего, обычная мышь в меху, но хоть что-то. Лучше бы было возвращаться назад, к дыму, там попробовать натаскать куриц, только рискованно. Люди и собаки. Особенно — люди. Их трогать нельзя, но очень уж хочется есть… И было холодно, а коротенькая жесткая шесть совсем не грела.

Поперек побежали петли — недавно здесь прошла лиса. Её почти песий крепкий дух еще витал в воздухе. Лисы — мерзкие создания. Жадные, юркие, хитрые — могут испортить всю охоту. А вон там, дальше, в сторону леса — промчался лось. Но был давно, да и не по зубам он — слишком большой и злой. Еще здесь водятся куропатки, они жирненькие, неповоротливые, но их запаха нет сегодня в воздухе. Вряд ли удастся отыскать их в эту ночь… Есть хотелось всё сильней…

— Алина… Аля, мне пора на работу. Ты как, ничего?

Спросонья не сразу поняла, кто и чего от нее хочет. Потом поняла, села. Серый утренний свет бил в глаза ослепительной яркостью, четкие черные мазки теней лежали по углам. С кухни остро тянуло помойкой. Мусор не вынесла вчера, конечно. Нелепый Коля с порога смотрел испытующе. От него навязчиво пахло шампунем и мятной зубной пастой. Всеобщая резкость раздражала.

— Да, ничего. Ты иди…

Спать и спать, и спать… Проваливаясь в чехарду еловых лап, глухого уханья филинов и перекличек синиц, успела услышать про "Не забудь позвонить на работу, предупредить" и "Обязательно сходи к врачу". Даже вроде угукнула в ответ, но в этом позже никакой уверенности не было.

Глава 2.

… Сказания Сибири. Легенда о Черной реке.

Говорят, "Ырташ" по-татарски означает "Черная река". Может, конечно, не черная он, и не река, так, речушка, но, говорят, могуч и велик в старину был Ырташ, кормилец и поилец себер татарларов(1*), а так ли — неведомо теперь.

Говорят еще, что когда Ырташ был настолько широк, что пущенная стрела едва-едва достигала другого берега, а Атулу-батыр(2*) был так молод, что еще бегал на женскую половину лакомиться урамой (3*), на берегу Ырташа стояло селение, небольшое и небогатое, но жил в нем люд работящий, ленью не сидел.

И случилось так, что у уважаемого и богатого человека Сабира-абыя любимая жена понесла. Долгое время духи были неласковы к красавице Нафизе, много раз приносила она в жертву черных баранов, но только на седьмой год сделалась не порожняя. Сабир-абый возрадовался и сразу призвал сихерче (4*), чтобы тот дал предсказание о судьбе ребенка. Привечал при встрече, говорил ласково, просил назвать судьбу будущего ребенка и духов задобрить, чтобы наследник родился.

Сихерче призвал духов и сказал, что у Сабир-абыя дочь родится. И еще сказал, что девочка будет любима духами, но больше детей у Сабир-абыя не будет. Разгневался Сабир-абый, прогнал сихерче, даже не приветив на прощание, как принято привечать мудрого человека. На пороге сихерче пробормотал только:

— Пусть падет на тебя проклятье. Не захотел дочери — и не будет у тебя дочери! И сыновей не будет!

И словно пена на реке истаял.

Старики говорили, что не к добру сердить ведуна, теперь духи навсегда отвернутся от Сабыр-абыя и впредь не будет ему удачи. И в тот же день погиб лучший баран стада абыя.

Испугался Сабыр, помолился духам, принес им в жертву балан и казылыки, велел послать за сихерче, чтобы его уважить, но того и след простыл.