Дина Бромберг - Дикие лебеди

Она появилась в нашем доме через неделю. Я не помню, когда начался весь этот ад, но произошло это как-то не сразу. Меня она невзлюбила моментально, но виду не подавала. А мальчишек попросту не замечала. Даже почти взрослого уже Макса, который однажды перепуганным шепотом сказал:

— Лиза, она при мне раздевается. Никогда не говорит: выйди. Как будто меня тут и нет. Представляешь?

Я совершенно не представляла. Ну абсолютно. Потом начались гадости в мой адрес. Как ни банально, началось все с кухни. Сама она готовить не готовила. На кухню не заходила. Но с едой все время творилось что-то странное. То вдруг борщ оказывался пересоленным до того, что хоть в помойку выливай. То котлеты подгорают, хотя я только что убавляла ход. То каша убежит или сгорит в угольки. Ерунда, но обидно. Главное — есть невозможно. Отец на меня ни разу в жизни голоса не повышал. А тут кричал как ненормальный. А она тихо говорила ему:

— Ну что ты кричишь на ребенка? Она же только учится готовить.

— Да она наравне с матерью…

— Ей же всего шестнадцать лет, — и зыркала глазом в мою сторону.

Еще хуже было то, что она пыталась обсуждать со мной мою дальнейшую жизнь.

— Куда ты поступать собираешься, Лизочка? В этом году отдохнуть решила?

— Да, наверное. Надо работу искать, — вяло отвечала я.

— Хочешь, я тебе сама работу найду?

— Спасибо, не надо. Я уже почти нашла.

— И где же?

— В библиотеке, в соседнем доме.

— Может, что-нибудь поинтереснее? — она странно дернула плечом.

— Мне и так неплохо.

— С таким отношением к жизни ты никогда ничего не добьешься, — она говорила тихо, но слова чеканила словно гвозди вбивала. Вколачивала в мою бедную макушку.

Через пару дней ко мне зашла Женька, соседка сверху. Женьке было лет двадцать шесть, она торговала на рынке и во дворе считалась злой и жадной. Правда, пообщавшись с ней поближе, я поняла, что Женька просто очень громкая и может припечатать — на место поставить. На рынке без этого никак — обманут в три счета. А людям это, как правило, не нравится.

— Слушай, подруга, у тебя соль есть?

— А тебе много?

— А суп посолить! Понимаешь, все работа проклятая, в магазин сбегать некогда.

«С моего пульса убери руки!» — орало радио. Я посторонилась и впустила Женьку в квартиру.

— Слушай, ты чего такая кислая-то? — спросила Женька, умудрившись со своим почти баскетбольным ростом заглянуть мне в глаза снизу вверх.

— Нет, ну я понимаю, мать умерла, ребята на руках: тебе, кстати, работа не нужна?

— Ну, нужна.

— А мне напарница нужна. Не навсегда — до октября. И не на полный день. На вторую половину. Учти, самая трудная работа именно в это время. Справишься? Иногда буду и на первую оставлять. Дел по горло, товар сейчас идет, а лоток кинуть не на кого. С подругами связываться боюсь, — откровенно призналась Женька.

— Как говорится, с друзьями ешь и пей, но дела не имей.

— А платить? — хрипло спросила я.

— Само собой, неплохо. По нынешним временам. Месяц продержишься — считай, двести гринов точно твои. Да еще десять процентов с общей выручки. Устроит?

Конечно, устроит.

— А когда выходить?

— Да завтра. Сможешь?

— Смогу, — я тут же прикинула: вообще-то, я Юльке завтра карусель обещала. Ну ладно, ему все равно, кто поведет, я Макса попрошу. Скажу, что пошла на заработки, он не откажет.

— Ну давай. В восемь я за тобой зайду, поедем с товаром разгребаться.

Утром я сказала, что иду оформляться на работу и, возможно, сразу останусь. Она только передернула плечами и сказала:

— Как знаешь. Твое дело. Кстати, ты уверена, что библиотекарь должен носить потертые джинсы?

— А у меня больше нет ничего, — отрезала я и поскорее вышла. Постояла у подъезда, дожидаясь Женьку. Женька просигналила из собственной — собственной! машины — из темно-синей «девятки». Довольно потрепанной. Зато своей. Я даже позавидовала. Была бы у меня такая машина — я бы мальчишек в нее сгребла и уехала куда-нибудь подальше. Не беда, будет еще, заработаем. Женька махнула рукой, я подошла, распахнула дверцу и уселась рядом.

— Ну, поехали, подруга. Ты мне нравишься. Только улыбайся почаще. Улыбка красит человека. Особенно женщину.

Женька торговала детскими вещами. Предлагала мне вместо части зарплаты взять вещей — детишкам, но я твердо отказалась.

— Да ты чего? — изумилась Женька. — Все же берут.

— Я — не все.

— Ты что — ее боишься?

— Я не боюсь, а пацаны боятся. Потом, я не хочу, чтобы она знала, что у меня деньги есть. И где я работаю.

— Ну-у, ты устроила детектив с приключениями, — протянула Женька. — Зря ты. Только жизнь себе усложняешь. Надо было сразу рубить — мол, да, работаю. Зарабатывать собираюсь. Только не для вас. Вас папашка прокормит. Или сами. Потому как не маленькая. А это — детям. И мне на учебу. Ты ж поступать будешь?

— Не знаю, — протянула я.

— А чего тут знать? Надо поступать. Диплом тебя не обременит. Пусть хоть какой.

— Я уехать хочу. Понимаешь? Уехать.

— Хорошо. Уедешь. На отъезд тебе деньги нужны? Нужны. Вот ты и зарабатываешь. Не на шею папику села и сидишь, а вкалываешь, как лошадка.

— Да не хочу я ей все это объяснять. Понимаешь?

— Ладно, ладно, — Женька засмолила свой любимый «Парламент», — не лезу, молчу. Тебе лучше знать. А детве все же вещичек-то взяла бы. Не в счет зарплаты. Просто от меня. Я ж люблю подарки делать. Давай, выбирай, чего приглянется.

Я помедлила и выбрала — Вадьке с Юлькой по майке с шортами, а Максу — рубашку. Ему в школу в чем-то новом идти ведь надо, а отец вряд ли додумается купить, он нынче слишком счастлив.

Ребятам я все вручила утром в субботу, когда она с отцом еще спали. Счастья и восторга было, конечно, до мокрых трусов. В буквальном смысле слова — Вадька так распрыгался от радости, что перевернул на себя молоко, которое я их с Юлькой перед завтраком пить заставляю. Все вещи оказались немножко велики, чему я очень порадовалась — с размером не промахнулась, все правильное выбрала, еще и на будущий год хватит — а там, глядишь, старшая сестра опять какие-нибудь обновки сочинит. Максу очень подошла голубая рубашка из плотной хэбэшки под джинсу. Он выглядел в ней года на полтора взрослей своих тринадцати. Я тихонько его обняла и прошептала:

— Макс, а тебе девочки говорят, что ты красивый?

Он аж побагровел и вывернулся. Застеснялся. Все они такие, мальчишки, в этом возрасте.

— Ну что я такого сказала?

— Говорили: один раз, — тихо сказал он, отворачиваясь.

— А теперь каждый день будут. Наверное. Рубашка очень тебе идет. Ты в ней взрослый совсем. Слушай, Макс, — серьезно сказала я, — если тебе какая-нибудь девочка нравится, ты ее не обижай, ладно? Лучше скажи ей, что она тебе нравится, и вы сразу подружитесь. Хорошо?