Дина Бромберг - Дикие лебеди

— Да.

— Ладно, езжай. Я тут справлюсь как-нибудь, — режиссерша тотчас отвернулась и снова загремела:

— Василиса, почему ты сутулишься? Это платье требует царской осанки, а ты ходишь, словно тебе кочергу в спину вогнали и там оставили!..

Лиза поспешно вышла на улицу и почти бегом побежала в метро.

В электричке она сидела, прислонившись лбом к вагонному стеклу так легче было стискивать зубы и пересиливать ужас, гнавший ее вперед. И она не сможет сказать Юльке, что все в порядке? И вытереть слезы Вадику? И обнять Макса? Господи, мои братья, что с ними? И Димке надо позвонить, он ведь ничего не знает. Волноваться будет. С ума сходить.

— …будьте внимательны. Следующая станция — Петровское.

На остановке Лиза выскочила первой и опрометью бросилась к подошедшему автобусу. Три остановки показались вечностью. Магазин. Угол. Подъезд. Лифт ползет еле-еле. Господи, дверь. Ключи? Нет, они здесь, вот: руки дрожат.

— Лиза?

Ее словно толкнули в грудь. Она. Она стояла на пороге кухни. Слишком спокойная. Слишком уверенная. Почти наглая. Она не скрывала, что не в силах волноваться и сопереживать.

— Где папа? Вы заявили в милицию?

— Нет.

— Как нет? Где папа?

— На работе. Раздевайся же, Лизочка. Есть хочешь?

— Нет! Где телефон? — Лиза рванулась к трубке.

— Алло, теть Зой. Это я, Лиза. Можно папу? Пап, я дома уже. Да. Хорошо. Я выхожу.

— Куда ты?..

— но дверь уже хлопнула. Лиза стремительно бежала вниз. Семь этажей — подумаешь! Вниз, потом сразу налево. Осторожно, соседские мальчишки опять раскатали горку. Как бы не упасть. Мальчишки: где же мои мальчишки? Темная вышка проходной. Отцовская фигура на ее фоне кажется совсем маленькой.

Она едва не сбила отца с ног. Подняла упавшую шапку, нахлобучила обратно ему на голову.

— Лизка… хоть ты… хоть ты-то…

У нее не было сил сердиться на отца. Слишком остро ныла его боль, слишком сильно чувствовала она это. Но что-то мешало ей сказать, что она в полном порядке.

— Ты в милиции был?

— Был. Сказали — на учет возьмем, а так…

— Где их видели последний раз?

— Точно не знаю. Вчера не пришли — и все. Соседка сказала, Макса днем видела, как он из магазина шел с пакетом, потом вроде спустился вниз, часа в четыре. В сад, значит, пошел, за малыми. И все. Ни его, ни младших: ты одна у меня осталась, — всхлипнул отец, обнимая Лизу. Она с ужасом чувствовала его дрожь и тоску, знала, что надо напрячься и помочь ему перебороть — но опять что-то мешало.

— Может, тебе надо ко мне перебраться? — неуверенно предложила она.

— А… а Вера как же?

— Кто это — Вера?

— Ну, Вера…

— Ах, Вера, — Лиза не сразу поняла, что отец имеет в виду ее. — Скажи-ка мне, ты ее любишь ли?

— Не знаю. Я сейчас никого любить не могу. Даже тебя. Пустой совсем. Как рваная сумка. Пойдем домой.

— Прости, пап. Я поеду. У меня… экзамен завтра, — соврала она, испугавшись сказать про Димку. Не знает он — и не надо. Чтобы и она не узнала. Почему ей не хотелось, чтобы она узнала. И еще ясно было до боли — не будет он детей искать. Пить будет. Тосковать. Может, даже не выдержит. Уйдет навсегда. Но никогда и шагу не сделает, чтобы найти мальчишек. Значит, ей придется самой. Лиза поймала угол платка, выбившийся из-под воротника куртки, туже затолкала его внутрь, съежилась от порыва налетевшего декабрьского ветра.

— Прости, пап, — повторила она. — Поеду я. Я позвоню, ладно?

Отец ей не ответил. Отвернулся и пошел прочь, к дому. А она с трудом сдерживала слезы, глядя в его сгорбленную спину. Прости, папка, не думай, что я всех бросила. Я никого не брошу. Но я должна тебя обманывать. Не знаю, почему. Но должна.

Слезы пришли в электричке. В вагоне было почти пусто. Ей безумно хотелось вернуться назад, но она крепче стискивала зубы.

— Девушка, вам плохо? — спросил ее белозубый кавказец, сидевший напротив.

Она покачала головой и попробовала улыбнуться. Должно быть, улыбка получилась страшноватой — кавказец аж дернулся и отвернулся. Больше не задавал вопросов. Не приставал.

До дому она добралась раньше Димки. Разделась, повесила куртку. Прошла на кухню. Машинально открыла холодильник. Вытащила котлеты, холодное пюре. Поставила духовку на малый ход, сунула туда сковородку и кастрюлю с пюре и ушла в комнату. Легла, отвернулась к стене. Почти задремала: и даже увидела сон. Словно она стояла над лесным озером и смотрела в него — а в озере отражалась чужое страшное лицо, заросшее жестким черным волосом. Звериная морда. Она попыталась сказать что-нибудь — из горла вырвалось утробное рычание: лапа скребнула когтями по зеркальной глади, — но нет, это была не гладь, а холодная стенка в обоях. Резкий звонок в дверь — вот отчего она проснулась. Димка, бедный, видно уже давно трезвонил — звонки были длинные, требовательные. Она с трудом поднялась, открыла, Димка вошел, и в коридоре сразу стало тесно.

— Слушай, у тебя чего-то горит, — сказал он тревожно нюхая. — Ты здорова? Что с тобой? — он прошел на кухню, заглянул в духовку. — Слава Богу, котлеты в порядке. Пюре немного… Лиза, что ты? Что случилось?

— Ребята пропали, — Лиза говорила словно бы с трудом.

— Какие ребята?

— Помнишь, я тебе говорила, у меня в Петровском остались отец и братишки. Вот…

— Как пропали? Ты поедешь?

— Я уже ездила.

— И что?

Вместо ответа Лиза наконец-то заплакала по-настоящему, в голос. Димка прижимал ее к себе, а она ревела белугой.

— Ну, маленький мой, ну не надо, найдутся, вот увидишь.

— Нет! Она что-то сделала с ними! Разве ты не понимаешь! Это она! Она!

— Кто — она? Мачеха?

— Да! Она нас всех ненавидит. Даже отца! Я не знаю, зачем она пришла в наш дом!

Димка резко хлестнул ее по щекам. У нее аж голова мотнулась туда-сюда. И сразу стало тихо. Рев прекратился.

— На-ка, воды попей. Вот так, — приговаривал Димка, подавая ей стакан. — Пойдем, я тебя уложу. Пойдем, пойдем, солнце мое.

Она не сопротивлялась. Покорно дала себя увести в комнату, раздеть и уложить на диван. Димка прилег рядом с тарелкой в руке. Включил телевизор.

— Лиз, я без звука, ладно?

— Прости меня, пожалуйста. Ты устал, да? — тихо спросила она из-под одеяльной «норки». — Немножко. Найдутся, вот увидишь. Ничего страшного.

Она только вздохнула и подумала: теперь я буду знать, как себя чувствуешь, когда любимый человек тебя не понимает. А впрочем, может, Димка прав. Что она, в самом деле, ведьмой ее считает, что ли? Но тогда где ей искать детей?

Утром перед работой она подошла к книжному лотку татарина Мустафы. Книжников в Москве развелось последнее время — пропасть, но она ходила только к Мустафе, и не потому, что по дороге. Она бы и не по дороге заходила — из-за выбора ошеломительного и из-за продавца. Во-первых, у Мустафы всегда были какие-нибудь новинки, которые сыщешь только разве в шибко интеллектуальных местечках типа «Гилеи» или «Эйдоса» — а она из-за работы и учебы никуда не попадала. Во-вторых, Мустафа, в отличие от многих других лотошников прекрасно знал содержание всего, что продавал. И всегда не просто продавал — беседовал с покупателем. А это в наше время немало ценится.