Сергей Болотников - Тролльхеттен

— Кстати, о Хонорове, — вклинился Дивер, — никто его не видел?

Покачали головой. Нет, не видели, да и, признаться, как-то позабыли о Евлампии Хонорове среди этого вороха насущных и глобальных проблем, вроде этой живой мины с заведенным таймером, что понуро сидит сейчас в уголке Саниной квартиры, где в свое время стоял любимый сервант его матери, сгинувший вместе с ней в пыльную неизвестность. Четыре четких круглых отпечатка все еще имели место быть — слишком долго простоял здесь сервант, чтобы вот так сразу стереться из памяти старых много раз крашеных досок пола. И все же Саня заметил — с каждым новым днем отпечатки бледнеют, словно выцветают, и, наверняка, скоро квартира приобретет абсолютную безликость, какая была у нее в золотые годы постройки этого дома. Много-много лет назад.

Если только не придут люди и снова не заставят квартирные пределы громоздкой и уродливой мебелью.

А поселиться здесь решили надолго. До упора.

— С кормежкой проблем не будет, — сказал им Дивер, общепризнанный лидер группы, — я договорился с одним из магазинов. Они теперь заказы только по договоренности выполняют. Денег не берут, только золото и драгоценности.

— А ты что? — спросил Влад, на которого взвалили тяжкую обязанность мозгового центра, которую он, впрочем, выполнял через пень колоду.

— Ну, я им подкинул. У меня в загашнике кое-что было. Кроме того орлы эти ихние, из охраны, налетели на ближнюю военную часть. Говорят, нет там никого. Забрали сухпаек армейский да пошли. И я у них часть скупил. Так что не помрем.

И вправду, не померли, и даже несъедобный для всех, кроме Васька, сухпаек еще не употребили, оставив его своеобразным НЗ.

Еще два дня спустя после первой результативной разведки наконец-то обнаружили вероятное место гнездования черной иномарки. Как и предполагалось, больше всего «Сааб» ошивался подле заброшенного завода, а часто и, главное, регулярно бывал внутри периметра.

Никто и не удивился, узнав, что там он трется в основном за стенами древнего монастыря. Здесь склонный к показному мистицизму Влад процитировал строки одного автора из жанра хорор, насчет мест, которым свойственно притягивать к себе всякое зло, после чего их посиделки стали неуловимо напоминать полуночный разговор детишек младшей группы в пионерлагере. Мурашки, впрочем, от него по спине ползли ничуть не меньше, чем у пресловутых детишек.

— Сколько там всего народу сгубили? — спросил Белоспицын.

— С тех пор как закопали старое кладбище, уже не понять, — ответил Степан, старожил и знаток местных легенд, — старики еще помнили, да вот только Изошли все до единого.

В пустеющем городе с пугающей быстротой развивалась новая система терминов, которой пользовались абсолютно все независимо от уровня образования и социальных различий и понимали друг друга с полуслова. Самым модным словечком стал пресловутый «исход», у которого имелось сразу несколько значений. Эдакий совмещенный в одном слове апокалипсис, судьба и рок. Под ним подразумевалась как недалекая всеобщая гибель, так и банальная бытовая смерть. Теперь говорили не умер — Изошел.

Счастливых людей, идущих прочь с тяжелой поклажей, называли беженцами, хотя некоторые острые на язык горожане дали им кличку «чумные», которая вполне соответствовала действительности — народ шарахался от этих переселенцев, как от пораженных черных мором. Синонимом богатства, солидности и вообще «крутизны» стало словечко «курьер», и виноваты в этом были сами курьеры, которые с посланиями от своих богатых, держащихся тесной группкой со слугами и охраной господ, катались из одного конца города в другой. Простой народ, борющийся за выживание, глядел на их дорогие машины с ревом двигателей и всяческой иллюминацией, пролетающие по вымершим улицам, и делал соответствующие выводы. Выражение «живешь как курьер» стало синонимом красивой жизни. Отсюда пошли такие завороты как: «ну ты курьер!», как выражение восхищения, и «курьерить» с ударением на последнем слоге, что означало вызывающее экспрессивно-пижонское поведение, дальним предком которого было слово «понты».

Еще через два дня стало ясно, что визиты «Сааба» отличаются регулярностью. Очередная разведка группой из трех человек — Мельников, Дивер, Степан, соответственно — выявила еще кое-что. А именно: вероятное место прибытия «чумных». Эти шли на территорию завода и никогда не возвращались. Как раз во время такого похода, группу чуть не застукали. Сначала из-за ворот выбежал человек, одетый в простую домотканую рубаху. Рот его был разинут в немом крике, глаза были вытаращены и разум в них не угадывался. Не успел этот беглец домчаться до ближайшего перекрестка, как несколько метких выстрелов отправили его в Исход. Стреляли с территории завода, а после появились и сами стрелки: несколько вооруженных людей, облаченных в подобие грубых свитеров без рукавов. При ходьбе кольца на свитере отчетливо звенели, так что становилось ясно, что сие облачение — ничто иное как стальные кольчуги. Двое из пришедших подхватили беженца за ноги и потащили обратно на завод. А третий повернулся и стал внимательно оглядывать тонущую в дождливых сумерках улицу. Казалось, он углядел замершую в густой тени группу, но в этот момент с диким воем подкатил черный «Сааб» и стрелок поспешно удалился внутрь периметра, пару раз панически обернувшись на демоническое авто. Больше за ворота никто не выбегал, так что беглеца во власянице можно было считать исключением.

А вот «чумные» все шли. Еще через день стала сама собой напрашиваться мысль, что они идут туда все до единого, а значит, за исключением первой волны эмиграции тех, что прорвались через кордоны еще до закрытия города, ни один из его многочисленных жителей не покинул поселение. От догадки этой становилось не по себе, и разум не мог представить, куда на заводе можно упрятать по меньшей мере двадцать тысяч человек. Мысль о горе мертвых тел за внутреннем периметром приходила незваной, и уходить, несмотря на все доводы рассудка, не собиралась.

В середине сентября в этом странном ледяном затишье, что неожиданно возникло в самом начале месяца, Дивер сказал, что ждать не имеет смысла. Возможно его подвигла на действие весть об исчезновении того самого магазина с его охраной, разведчиками, бытовыми службами и лидерами. Пустое помещение там, где был магазин, ни в коей мере не говорило о том, что здесь вообще кто-то жил. Кафельные плитки, которыми были облицованы стены, сияли первозданной хирургической чистотой, хотя на памяти Севрюка они были все иссечены сколами и царапинами.

— Я не понимаю! — только и сказал Михаил Севрюк, возвратившись с этой печальной экскурсии.