Сергей Болотников - Тролльхеттен

— Куда лучше ключи без замка, чем замок без ключей.

Через заметно посветлевший день они проследовали до Старого моста.

— О! — сказал Мельников, — глядите, пес!

— Да здоровый какой. Я думал, они все повымерли…

Серая желтоглазая собака неподвижно замерла в отдалении, красный язык свесился чуть ли не до земли. Из пасти животного вылетали облачка пара. Мартиков изогнулся и упал на колени, так что идущие рядом Влад со Степаном испуганно шарахнулись в сторону.

— А… — вымолвил Павел Константинович, а потом словно раздвоился. На потрясенных его сообщников уставились сразу две личины — одна: человеческая, безволосая, с кротким взглядом, другая: мохнатая звериная морда, точь-в-точь похожая на встреченную собаку. Морда мерзко гримасничала, глаза вращались, а похожий на гротескного сиамского близнеца Мартиков молча содрогался, стоя коленями на земле. Потом звериная морда потянулась вперед, словно стремилась встретиться со стоящей собакой. Та вздрогнула и метнулась прочь, растворившись за линией берегового обрыва.

Мартиков поднялся на ноги. Такой же, как прежде:

— Что это было?

— Это у тебя надо спросить, — ответил после паузы Севрюк. — Полегчало? Пойдем.

— Я не знаю, что это было… — тихо сказал Павел Константинович и пошел вслед за другими.

— Не важно, — сказал ему Влад, — главное, чтобы не повторялось. Потому что мне сейчас хочется в основном спокойно дойти до дома. Многовато, знаешь ли, уже для одного дня.

Но видимо, многовато еще не было, потому что следующее событие не замедлило свалиться им на головы уже через четверть часа.

— Веди! — приказал Босх.

— Сей момент! — расплылся в улыбке Кобольд и ушел куда-то вглубь каменных, сыроватых хором. Там, за двумя стальными дверями располагался карцер.

— Все готовы, да?

— Да без проблем! — ответил Николай Васютко, — Стрый, ты готов?

— Готов, но…

— Хандрит наш Стрый.

— Пусть хандрит, главное, чтобы стрелял хорошо.

— Я не знаю, — медленно произнес Стрый, — не знаю. Кто-нибудь видел Плащевика?

— Я видел, — сказал Босх, — и дату назначил… сегодня. Не поймай бы этого, неизвестно, что бы случилось.

— Что там говорят про чумных? Вправду к замку каждый день уходят?

Босх помолчал, поиграл компактным десантным автоматом, лежащим на столе перед ним:

— Что нам до этого? Они же не Избранные, они чумные… так, погань. Как были так и остались.

Рамена молчал, зато обросший, невыносимо воняющий потом и еще какой-то дрянью Рябов на другом конце ствола разинул немилосердно разящую свою пасть и заорал громогласно:

— Как есть, Босх! Падаль одна, мочить гнусь паршивую! Всех их, всех, под корень их! До восьмого колена!!!

Грохнула ржавая дверь с неразборчивыми полустертыми угрозами, и в комнату вошел Кобольд, тянувший за собой на цепи человека, как тянут упрямую скотину. Свет пал приведенному на лицо, и оно заиграло всеми цветами радуги от наложившихся друг на друга побоев. Нижняя челюсть пленника отвисла и явила редкий кровоточащий частокол зубов, один глаз полностью заплыл. Кобольд дернул цепь, и человек упал на колени.

Это был Евлампий Хоноров.

Близоруко вылупив бледно-голубые замутненные глаза и оглядев присутствующих, он привычно скривился, так что стало ясно — приводили его сюда уже не в первый раз, и о дальнейшем никаких иллюзий Евлампий не питал.

— Ну что? — негромко спросил Босх. — Оклемался?

— Живой он, живой! — с готовность отозвался Кобольд. — Ну, может пару ребер сломано, — и он снова дернул за цепь, вызвав у Хонорова сдавленный стон.

— Доведешь? — спросил Каночкин.

Хоноров кивнул, с его рассеченного лба на холодный бетон шмякнулась капля темной крови.

— В Сусанина играть не будешь?

Помотал головой, пробурчал что-то невнятное.

— Смотри, Босх! — сказал Пиночет, — какого я вам полезного проводника достал!

— Как достал-то?

— Да сам пришел! — осклабился Николай, при этих словах Хоноров забился в цепях и тоскливо замычал. — Иду по улице, тут подбегает этот, глазки слепошарые свои щурит и мне заявляет: «Ты, мол, знаешь!» «Знаю, говорю, вот только что?» А он: «Ты же из этих, которые от монстра бегут! По глазам вижу!» Ну, я его спрашиваю: «А что, еще есть?» Ну, он мне про общину ихнюю и выболтал. А ведь сам-то туда не пошел, в стороне болтался.

— Выходит, рассмотрел он твою избранность? — сказал Босх.

— Выходит, так…

— А что потом? — спросил вдруг Малахов.

— Стрый, ты мне действуешь на нервы! — тут же отозвался Васютко. — Потом все будет хорошо, понял! Потом будет рай!

— А как же «чумные»? Что они делают с ними? Если те бегут — стреляют, а когда остаются…

— Вот ты чумной! На самом деле чумной!!!

— Все! — сказал Босх, — идем! Тридцать минут и нирвана. Исход уже скоро!

— Но Плащевик обещал прийти! — сказал Николай.

— К «чумным» Плащевика. Просрочил уже на полчаса. Идем.

— Может быть, лучше переждать?! — спросил Стрый и голос его дрогнул.

Евлампий поднял окровавленную голову, удивленно в него всмотрелся и проронил:

— Чую, уже скоро!

— Ничего ты не чуешь, шиз слепошарый!!! — заорал Кобольд и сильно толкнул Евлампия, тот покатился по полу, тихо причитая.

Встали, взяли оружие — все новенькое, современное, Босх не скупился. Рябов с наивным детским интересом изучил массивный пулемет Калашникова, прежде чем подвесить его себе на шею.

— Этого пустим впереди! — шепнул Босх Кобольду, большой знаток теоретики пушечного мяса.

— Ну, пошли…

Подле выхода из пещер на вечной стоянке примостился броневик Босха — надежная машина, на которой и следовало бы выезжать на охоту за людьми. Увы, шальной осколок пробил бак. Еще тогда, и от него не защитила даже броня, раньше времени приковав средство передвижения к крошечной площадке на территории внутреннего периметра.

Здесь было тихо и сумрачно. Чуть в стороне возвышался белокаменный, исчерченный трещинами дом — здесь когда-то были кельи монахов. Над головой угрюмой краснокирпичной стелой возвышалась заводская труба, скоблила копченой верхушкой низкие облака. Уходящие вниз «чумные» говорили, что по ночам там зажигают красные огни, как встарь, но никто из нового отряда Босха сам этого не наблюдал. Место здесь было неуютное и мрачноватое, но по иронии судьбы именно здесь было безопаснее всего в городе. Только здесь можно было пережить близкий Исход.

— Стрый? — вдруг спросил Васютко. — Стрый ты чего?

Названый стоял в дверях ведущего в катакомбы хода. Автомат на шее, во взгляде растерянность. Но когда на него стали оборачиваться, поднял голову и даже посмотрел на них с вызовом.

— Нельзя идти! — сказал он.

— Как нельзя?! Ты сдурел что ль…

Стрый взмахнул руками, автомат подкинуло, он стукнулся по груди, и Малахов болезненно скривился: