Сергей Болотников - Тролльхеттен

— Мы решили, что идти вам одним — это верная гибель. — Сказал Влад.

— А с вами — разве не верная? — спросил Дивер, не сумев однако сдержать благодарной улыбки.

— С нами — посмотрим, в конце концов, у нас ведь есть верный проводник. А с верным проводником откуда верная смерть?

Дивер снова улыбнулся. Оглядел пришедших. Одеты тепло, вооружены по полной программе. Бойцы! Все до единого найденные трофеи решили пустить в ход. Взяли три раритетных электрических фонаря на батарейках, не забыли и две керосиновые «летучие мыши». За окном падал приятный утренний снежок, засыпал подоконник толстым слоем белоснежного, совсем не городского снега. Через девственно гладкую поверхность быстрой стежкой проходили птичьи следы. Маленькая пичуга побывала здесь ночью, постучалась в стекло, а потом улетела. Может быть, она была розово-золотая, как во сне?

— Хорошо, что вы пришли, — сказал Никита Трифонов, выходя из близлежащей комнаты. — Нам надо идти, если вы не хотите, чтобы с вами сделали то, что бывает с людьми после Исхода.

— Эка испугал! — произнес Влад, входя. — Исход! Отбоялись мы твоего исхода. Да и разве не видно, над нами он не властен.

— Он властен над всеми, — тихо сказал Трифонов, — только одни приходят сами, а других, ловят, и…

— Да что ОНИ с ними делают! Что ОНИ вообще могут сделать?! — тут Влад осекся и глянул Никите в глаза. Тот смотрел горестно.

— Что… — хриплым голосом выговорил Сергеев, — неужели едят?

Трифонов не сказал ни да, ни нет, но почему-то всем стало ясно — так оно и есть.

— Хонорова берем? — спросил Степан.

— Не оставлять же его здесь. — Дивер спешно одевался, напяливал видавшую виды летную куртку, теплую и крепкую, — кому-то придется его вести, прикрывать.

— Я поведу, — кивнул Мельников, — как-никак, я его первым встретил.

— Вот так прозаично, — сказал Влад в пустоту, — разве так бывает?

— Только так и бывает, — Севрюк подтолкнул замершего Владислава, не стой, мол, столбом. — Жизнь вообще прозаична. Давайте, облачайте Хонорова, да пойдем.

Евлампий что-то забормотал и стал вяло отбиваться бледными верхними конечностями, но его силой подняли, начали напяливать зимнюю одежду.

— Не хочу быть мясом!!! — испуганно-тонким голосом завопил Хоноров.

— Молчи, мясо, — угрюмо сказал Стрый, — ты уже один раз им послужил, больше не будешь.

— Вы не понимаете! — очень ясным голосом продолжил бывший беглец. — Мясо, это все, что у меня осталось!

— Именно мясо. Без мозгов, — вздохнул Дивер, и, окинув взглядом группу, спросил бодро. — Ну что, присядем на дорожку?

— Шутник ты, Дивер, — сказал Влад, — пошли что ли.

И они покинули абсолютно пустую комнату, в которой не то, что присесть, прилечь удалось бы только троим. Не прошло и получаса после их ухода, как грязные матрасы, на которых изволил ночевать Михаил Севрюк, исчезли, не оставив на пыльном полу даже квадратного следа своего существования. А наверху, в единый миг не стало вещей Владислава Сергеева, и квартира его, не так давно столь уютная, теперь поражала пустотой и запустением. Когда человек уходит к троллям, вниз, в пещеры, на поверхности не остается ничего, что могло бы напомнить о его существовании. И даже сообрази кто-нибудь перерыть городской архив, буде он еще существовал, то и тогда не нашлось бы подтверждения, что человек по имени Сергеев Владислав Васильевич вообще существовал.

«Чумными» становятся по-разному. Кто по собственной воле, кто по необходимости. Но как в средневековом городе — став «чумным» ты уже не можешь повернуть назад.

Они вышли из дома на холодную, продуваемую лезущим в самую душу ветром, улицу и зашагали к реке. Трифонов недвусмысленно дал понять — вход есть только в районе завода. За периметром.

Город был пуст, никто не шарахался от быстро идущей группы, никто не грозил проклятиями и не призывал посмотреть из окна. Пусто, совсем никого. Со Стачика они свернули на Верхнемоложскую, с нее — на Малую Зеленовскую, а оттуда уже — на Центральную. Никто из них не смог удержаться от того, чтобы не взглянуть в сторону Арены, туда, где сошлись две многочисленные рати одурманенных злобными подземными эманациями людей. Те, подземные, они мастерки уничтожали силы, которые могли бы помешать всеобщему Исходу, убирали тех, кто мог собрать мятущихся горожан воедино, придать хоть какое-то подобие порядка. Подземным нужен был хаос, и для его воцарения они приложили все силы. Живущим в городе людям не за что стало держаться, у них убрали вождей, наставников, даже мелких лидеров, и потому они предприняли Исход. И уходили с радостью.

Смертное поле — квадратный километр асфальта, где отдало Богу души более полутора сотен человек, было густо засыпано снегом, и никаких следов не пересекало этот белоснежный арктический простор. Остались ли еще там под снегом трупы павших за неправое дело, определить уже было нельзя.

Влад и компания зашагали вниз, увязая в глубоком снегу. Непроизвольно вытянулись цепочкой, шагая друг за другом. Ледяной ветер кусал за лица, стремился забраться под одежду и высосать все тепло. На воздухе царил настоящий мороз, без всяких скидок и преувеличений — минус пятнадцать минимум, словно сейчас был конец декабря, Крещенские морозы.

Евлампий Хоноров шел в середине, привязанный толстым солдатским ремнем за поясницу. Он широко улыбался, подставляя лицо морозному ветру и вглядываясь во что-то свое, остальным недоступное. Несмотря на всю тяжесть положения ослепшего, Влад невольно ему позавидовал — вот оказывается каково, пережить свой страх. Больше ничего не боишься, и ничто тебя не колеблет. Выводили из квартиры — Евлампий дергался, зато сейчас ему хоть бы хны.

— «Мы уже шли вот так… — подумал Сергеев, уныло бредя вниз по Центральной улице, которая выглядела теперь как какая-нибудь аллея призраков в жутковатом древнем некрополе. — И ничего не добились. Так на что же надеемся теперь?»

Но он чувствовал — теперь все изменилось. Распад вступил в свою финальную стадию, крупный город обезлюдел, но никто не гарантирует, что разложение закончится вот так, тихо-мирно, окончательным угасанием. Вполне возможно, что и огненной вспышкой, огненным очищающим буйством.

Пересекли Верхнегородскую улицу, добрались до Степиной набережной, где несколько месяцев, а кажется годы и годы назад сидела одинокая добрая дворняга, которую любил весь город, а чуть позже — выгнанный с работы Мартиков, которого не любил никто. Ненадолго остановились на Старом мосту, каждый припоминал свое. Много всего было связанно с мостом — горбатым пришельцем из замшелых тридцатых — хорошего и плохого. Дивер напряженно вглядывался сквозь завесу снега вперед.

— Вы видите? — спросил он.