Сергей Болотников - Тролльхеттен

А когда за спиной тени распахнулись два колышущихся крыла, из тьмы до распростертого на полу Рамены дошел первый приказ и, вместе с тем, осознание — перед ним хозяин. Его новый хозяин.

Всю ночь ворон говорил с ним. Это было, пожалуй, самое худшее. Жуткая черная тварь упорно втолковывала впавшему в ступор сектанту нечто такое, что полностью разрушало его любовно выпестованное гуру Ангелайей мировоззрение. Ворон доказывал, что он на самом деле не является злом, во всяком случае, не в том виде, в каком зло представлялось брату Рамене. Но глядя, как колышутся за плечами пришельца черные с развевающимися лохмами крылья, иначе думать было и нельзя. В конце концов, Рамена полностью потерял способность связно соображать. Их всей речи черного ворона он понял немногое — в первую очередь то, что сотканная из тьмы тварь не уйдет с приходом дня. Больше того, она теперь все время будет сопровождать бывшего сектанта, незримая, неосязаемая, но имеющая возможность влиять на людей, и он, брат Рамена, теперь не сможет от нее ни убежать, ни скрыться, и пусть лучше он даже не пытается выкинуть что-то подобное. Так что ему лучше будет выполнять все приказы своего хозяина.

Услышав это, Рамена-нулла не выдержал и горько заплакал, и спросил ворона, какие указания он должен выполнить.

«Ты ведь хочешь спать? — спросил ворон, — этот шарлатан Ангелайя не давал тебе закрыть глаза?»

Рамена кивнул, глотая слезы и размазывая их по щекам, как малый ребенок. Да, он хотел спать, он очень хотел спать, он недосыпал уже многие сутки, это так ужасно, так тяжело…

«Ну так спи, — произнес ворон, — спи, а я пока расскажу, что ты должен совершить завтра».

Волна немой благодарности захлестнула брата Рамену, полностью вытеснив страх и смятение (будь его сознание немного пластичней, а не зацикленное на одних и тех же вещах после педагогической деятельности просвещенного Гуру, он бы наверняка удивился такой быстрой смене настроений), на пике воодушевления он даже немного приподнялся с пола и вперил преданный взгляд в ворона. Теперь ему казалось, что он различает мелкие детали в кружащемся сгустке цвета антрацита — вот острый глянцевый коготь выделился на однородном фоне, вот покрытая ровной чешуей часть лапы, а вот блеснул на отраженном свете иззубренный клюв, черный и гладкий, как покрытый лаком капот дорогой машины.

В детстве Дима Пономаренко всегда боялся ворон. Эти жирные, неряшливые птицы с их острыми клювами, покрытыми какой-то засохшей дрянью, вызывали у него глухое отвращение и страх. Он не мог объяснить, чем же они его так пугали, но факт оставался фактом, он покрывался холодным потом, как только слышал их хриплое карканье в кронах деревьев. С годами его страхи переросли в агрессию и, получив на шестнадцатилетие духовое ружье, он увлеченно отстреливал крылатых вредителей, особенно радуясь, когда удавалось завалить птицу с первого выстрела (стрелять нужно в голову и только в голову, а иначе легкая пулька застрянет в мощном перьевом покрове). Тогда ему казалось, что он победил страхи.

Но в итоге победили именно вороны.

И, теперь он начинал это осознавать — сие было не так уж плохо.

Сон нахлынул на него сладостной и, словно состоящей из темной патоки, волной, и унес в дальние неизведанные страны. А пока Рамена-Пономаренко спал, черный сгусток за окном снова принял неопределенные очертания и стал что-то ласково вещать ему на ушко.

Так что, проснувшись, брат Рамена уже знал, что надо делать. Действуя по инструкции, он посетил целый ряд абсолютно незнакомых людей. Люди эти были совершенно разными, и, скорее всего, не знали друг друга. Прикрываясь лживым учением своей бывшей секты, Рамена внимательно следил за реакцией респондентов. Во всех до единого случаях он был отправлен восвояси, иногда в грубых выражениях, иногда почти с мольбой (как у матери одиночки из квартиры семнадцать). Последним из тех, кого он посетил, был вольный писака-журналист из верхнего города. Выглядел он совершенно не опасным, а, напротив, растерянным и даже испуганным, но Рамена тщательно запомнил его, точно по инструкции.

После ряда посещений его программа подошла к концу, и он с чувством выполненного долга вернулся в квартиру, и стал ждать дальнейших указаний. Ему дали понять, что указания эти последуют ближе к ночи, но ворон был все еще тут. В свете дня его было плохо видно, но тут и там, на фоне неестественно голубого неба нет-нет, да и мелькал, словно выкроенный из черного шифона, силуэт. Рамена подумал, что быть слугой ворона не так уж и плохо, а после, оглядев свою разоренную квартиру, впервые испытал к своему бывшему гуру что-то вроде раздражения (которое со временем непременно перерастет в ненависть).

Так, оглядывая пустые и заросшие паутиной углы своей, когда-то уютной, квартирки, брат Рамена вступил на первую ступень познания зла.

Утро нового летнего дня Павел Константинович Мартиков встретил сидя на крутом правом берегу Мелочевки на самом краю Степиной набережной, что протянулась почти через весь город от старого кладбища до заброшенного завода. Набережная эта, получила название вовсе не по имени героя-сталкера Степана Приходских, как кажется на первый взгляд, а по другому Степану — беспородной, блохастой, но очень доброй псине, которая жила на этой набережной много лет. Пес Степа серо-коричневой масти, отрада маленьких детей, а после, их младших братьев, а после, и их собственных отпрысков, он прожил долгую и насыщенную жизнь — шестнадцать лет на фоне медленно грязнеющей реки. Шестнадцать лет шума плотины в ушах. Годы вкусных подачек, и пинков ногами от злых людей, за эти бесчисленные смены сезонов жильцы Верхнего города привыкли видеть точеный силуэт собаки на фоне светящего из-за пышных крон деревьев заходящего солнца. Степан всегда встречал закат на одном и том же месте на правом берегу речки. Он садился, вытягивал шею и нервно нюхал закатный воздух и смотрел всегда куда-то на юг, там, где потихоньку росли и росли этажи Верхнегородских зданий. Казалось, он ждет, ждет какой-то миг какого-то вольного ветра, приносящего запах дальних странствий. Ждет, чтобы, почуяв его, сорваться с места и навсегда покинуть этот город.

Может быть, вот за эти отсидки, за этот странный собачий наблюдательный пост люди и прозвали полоску мутного песчаного берега Степиной набережной. Почему бы и нет, ведь пес считал это место своим.

В конце концов, он исчез. Тихо и без помпы, просто не пришел, как обычно, на берег, и закатный оранжевый луч высветил лишь пустой песчаный пляж. Собачьи останки так и не нашли, и многие склонялись к мысли, что пес нашел свой последний приют в реке. Отчасти так оно и было, вот только в тихом омуте под кипящей пеной позади плотины вы не найдете обглоданный рыбой собачий скелет. Окрестные дети долгие недели проливали слезы над исчезновением собаки (и надо сказать, что и некоторые взрослые, вспомнив молодость, украдкой смахнули слезинку) и дошло даже до того, что местные власти прониклись детским горем и официально присвоили имя песчаному пляжу, так что на всех современных картах вы сможете увидеть название «Степина набережная», вытянувшееся вдоль изгибов реки.